Смех Диониса
Шрифт:
Концертный стереокомплекс подмигнул всеми своими индикаторами.
– Леди и джентльмены, - микрофон услужливо качнулся к губам Орфи, сегодня мы даем необычный концерт. Сегодня будет впервые исполнена моя симфония под названием "Эвридика". Прошу тишины.
Йон сел за инструмент и едва успел удивиться сегодняшней публике.
Потом он опустил руки на клавиши, и осталась одна музыка.
На табло органа деловито вспыхнули параметры его сегодняшнего состояния: частота пульса, кровяное давление, температура, чуть увеличенная печень, содержание адреналина...
Орган настраивался. На него и на зал.
Те же данные замелькали и на остальных табло. Чарли, Ник, Бенни, Тьюз... Плюс состояние зала. Нервозность и ожидание.
Тишина перестала быть тишиной и стала звуком. Она нарастала, проникая в каждую трещину, каждую щель, заполняя пустоты; и в апогее к ней присоединился пульс ударных и ритм-гитары. Серебряный звон тающих сосулек, свист осеннего ветра и шаги одинокого прохожего на пустынной ночной улице, детский смех и печаль утраты, ласковый шепот влюбленных и вой падающей бомбы, и печальная мелодия вечно скитающихся странников... В этой музыке было все. Только флейта Тьюза почему-то молчала.
Ритм изменился. В пульсе появилась тревожная нотка, озабоченность; и некая болезненность, фанатичная одержимость возникла в поступи симфонии. У себя за спиной Йон услышал сдавленный возглас и, обернувшись, увидел белого, как мел, Бенни с поднятыми руками. Сначала Орфи не понял, но спустя мгновение, до него дошло: ударный синт стучал сам по себе, без
Чарли, казалось, сросся с гитарой. Глаза его были закрыты, звучание струн приобрело рычащий характер; у Беркома был вид сомнамбулы, и на губах его начала выступать пена. Флетчер выглядел не лучше. Его бас выл на низкой, режущей слух ноте, и, повинуясь невысказанному приказу, женщины в зале зашевелились, блестя накрашенными губами, накрашенными веками, алыми ногтями, бордовыми камнями перстней... и кровавый отблеск метнулся по плотной массе всколыхнувшихся тел.
Йон встал, вжимая голову в плечи; он стоял и потрясенно слушал свою симфонию, которую играл взбесившийся концертный комплекс; панели, индикаторы, струны, клавиши... и когда взрыв достиг апогея, а бесновавшаяся стая была готова захлестнуть сцену неукротимым половодьем Дэвид Тьюз выбежал на авансцену, стараясь не подходить ближе к микрофону, и поднес к губам свою старенькую флейту.
Человеческое дыхание разнеслось под знаменитым лепным потолком Альберт-Холла; дыхание пловца, из последних сил вырывающегося к поверхности, к воздуху, к жизни - и Йон Орфи кинулся к стоящему у кулис роялю.
Он все бежал, а хрупкая пауза все висела в воздухе над бездной, и он молил небо дать ему добежать до спасительной громады рояля, пока флейта Тьюза не успела захлебнуться в сумасшедшем электричестве, пока визжащие вакханки не ринулись к неподвижным музыкантам, пока...
А в первом ряду партера, закинув ногу на ногу, сидел курчавый юноша в пятнистой шкуре и, улыбаясь, следил за бегущим человеком...