Смех дракона (сборник)
Шрифт:
– А перед кем надо?
Вместо ответа он спросил:
– Тебя не удивляет, что ты не удивляешься?
Тавтология, машинально отметил я.
– В каком смысле?
– В таком. Ходишь тут: ах, мерещится! Ох, не может быть! А ведь ты уже принял и понял. Скоро согласишься.
– С кем я соглашусь?
– С кем надо. Вот тогда – хана. Ладно, иди. Я тут покурю еще.
Он был прав. Я раздвоился. Одна моя половинка по привычке ужасалась и изумлялась. Она жила стереотипами, эта половинка, жрала их на завтрак и ужин, пила их и дышала ими. Вне очерченных рамок она жизни не представляла. Волга впадает в Каспийское
– Когда кажется, креститься надо, – сообщил мне в спину мой некрещеный дед, евший на одну Пасху мацу, на другую – куличи. – Коньяка много не пей, от него изжога. Лучше водки. Или самогону. На лимонных корочках.
– Где я тебе самогону в поезде возьму? – безнадежно откликнулся я.
– Спроси у Рафы. Он достанет. Он, если надо, из-под земли достанет.
Мы подъезжали к Белгороду.
Российская граница проскочила легко, как очередная стопка. Бородатый погранец – его морду я видел на бейдже Оксаны Потаповны – листать паспорт не захотел. Обнюхал, чихнул и вернул без комментариев. Таможня нас проигнорировала вообще. Зато из третьего купе кого-то выволокли за ноги и потащили из вагона в ночь. Бедняга вопил как резаный. Затылок его стучал по полу, по ступенькам и наконец – по перрону.
Пять минут, отдаленный залп, и поезд тронулся.
– Пойду кофе закажу.
Рафаил Модестович, занятый извлечением очередной бутылки, не отреагировал. Я прикрыл за собой дверь. Колеса громыхали на стыках, но поезд шел плавно. Даже не приходилось хвататься за стены и поручни. Дверь соседнего купе была открыта. Все полки застелены, на нижних постели примяты, словно здесь только что сидели люди. На столе – стаканы, початая бутылка «Medoff», жареный гусь с оторванной ногой.
И – никого.
Курить ушли? «Заходи, кто хочет, бери, что хочешь!» Ладно, не мое это дело. За окнами мелькают огни – багровые, злые. «Красное смещение, – услужливо подсказывает память, взбодренная коньячными парами. – Эффект Допплера. Галактики продолжают разлетаться от точки Большого Взрыва…»
Кофе! Срочно!
От титана веет нешуточным жаром. С кипятком проблем не будет. Стучусь в купе проводников.
– Открыто!
Молоденькая проводница глядит на меня снизу вверх, полулежа на застеленной полке. Вставать она не спешит. Форменная синяя юбка совсем короткая. А ноги – наоборот, длинные и гладкие. И видны до…
В общем, хорошо видны.
Спохватившись, дергаю взгляд вверх – как собаку за поводок. Взгляд подчиняется с явной неохотой. Табличка «Наташа» на высокой груди. Это как в «дамских романах»: у каждой фемины – высокая грудь. Все выше, и выше, и выше… С заметным усилием тащу взгляд дальше. Улыбка. Такая, знаете ли…
Понимающая.
– Наташенька?
– Да-а-а?
– Кофе можно?
– А сладкое будете?
Глаза наивные-наивные. Пушистые ресницы порхают мотыльками. Кажется, что от них исходит легкое дуновение воздуха. В купе царит пряный, опиумный аромат духов.
– Сладкое? Не откажусь.
– Все настоящие
Розовый язычок облизывает пухлые губки. Что это? Флирт? Соблазнение?
– Что вы можете предложить?
– Из сладкого? О-о, у нас большой ассортимент!
– Я весь внимание!
– Конфеты, шоколад, вафли, клубничка-а-а…
– Клубничка, говорите?
– Хочешь?
– А ты сомневаешься?
– Какие могут быть сомнения? – она наконец поднимается. – Ой!
Поезд содрогается. Ловлю проводницу в охапку. Не удержавшись на ногах, валюсь на полку вместе с Натали. Пушкин, значит; арап в порыве страсти. Губы, руки; мягкое, влажное, доступное…
– Тебе восемнадцать есть? – шепчу я, когда получаю такую возможность.
– Паспорт показать?!
В голосе – обида.
– Не надо паспорт. Я на слово поверю.
– А если нет – тогда что?
– Тогда – статья, душечка. Мне.
– Небось в первый раз ты про возраст не спрашивал…
– Какой еще «первый раз»?!
– Забыл, Сержик? Ай-ай-ай, скверный мальчик… Девятнадцать лет назад. Тоже в поезде. Моя мама была на год старше, чем я сейчас.
Раздолбанное купе. Пустой вагон. Зима. Санкт-Петербург – Харьков. Стекло треснуло, в щель немилосердно дует. Бутылка перцовки – из рук в руки. Кто предложил греться под одним одеялом? Кажется, она. Было хорошо. Расстались – легко, без сожаления. Я ей рукой помахал. Ее звали… Черт, как же ее звали-то?
Наташа на нее очень похожа.
– А ведь ты был женат.
– Не был! Мы только заявление подали…
Откуда она знает?!
– Значит, «только заявление»? До свадьбы – не считается? А после? Сколько раз не считается после свадьбы?! Как тебе результат, Сержик? Я лучше мамы? Ну скажи, что лучше! Эй, ты куда?! Мы же только начали! Может, я тебе все наврала…
– Как кофе? Понравился?
Излом брови, добродушный прищур. Рафе бы еще бородку, и можно смело имя-отчество менять. На Владимира Ильича.
– Не распробовал.
Падаю напротив, отшибая зад. Моя стопка налита всклень. Жидкий янтарь колышется, играет масляными бликами. И ведь ни капли не проливается, что характерно. Ну, с богом! Плевать, что коньяк не пьют, как водку!
– Эдак вы и вкуса не распробуете! – смеется Рафаил Модестович. – Давайте-ка, Сереженька, я вам еще налью. Успокоились? Теперь с чувством, с толком, с расстановкой… Аромат обоняете? Во-о-от, – он тянет это слово на манер Лёвы. – Пригубьте, покатайте во рту. Окажите уважение благородному напитку, тогда и он вас уважит. Впрочем, что это я вас учу? Вы и сами с усами…
Коньячок и впрямь хорош. Жаль, бутылка боком стоит, этикетку не разглядеть. Повернуть? – Лень. Все лень. Только стопку и могу еще держать.
– А что кофий не распробовали – это правильно. Это вы молодец. Только дурак дважды наступает на одни и те же грабли. Вам не в чем себя винить. Она ведь сама напрашивалась. Мимолетная встреча, дорожный романчик. Молодость, гормоны взыграли – с кем не бывает? Жене не признались?
– Нет.
– Мудрое решение. Лишние нервы на пустом месте. Вот, закусите шоколадкой…