Смелая жизнь
Шрифт:
– Rendez vous! – кричит тот же резкий голос, ужасный голос, пронизывающий все ее существо каким-то колючим ужасным холодом. – Rendez…
Но голос не договорил, оборвался… Раздался новый выстрел, но уже не сзади, а где-то с противоположной стороны, и вслед за ним что-то ахнуло, застонало и тяжело рухнуло на землю за спиной скачущей Нади.
А навстречу ей уже несется с диким гиканьем целый отряд казаков.
Впереди всех – высокий атаманец с горящим взором и седоватыми усами. Вот они бурей налетели и сшиблись с ошеломленным врагом, сверкая обнаженными клинками сабель. Подле седого казака, очевидно начальника отряда, дерется молодой, почти юный офицерик, рубя направо
Где видела это лицо Надя, эти глаза, эти темные кудри под лихо заломленной набекрень папахой?…
Вот он вихрем налетел на передового верзилу француза и рубится с ним насмерть, ловко ускользая от ударов. Папаха свалилась с его головы, упала на землю. Черные кудри обвивают лицо… Боже мой, да это он, Матвейко! Миша Матвейко, сын вольного Дона, ее раздарский приятель!
Сколько отваги и мужества в его груди! Какая мощь и сила в этой крепкой юношеской руке!.. Как сверкают черные глаза юноши!.. Вон уже высокий француз лежит на земле с раскроенным черепом… Вон валится другой, рыжий, с длинными ногами, выбитый из седла тою же ловкой юношеской рукой… Теперь Миша в самой середине неприятельского отряда. Жутко смотреть Наде на эту юношескую отвагу, граничащую с безумием. Так бы, кажется, и ринулась ему на помощь, так бы вонзилась, с саблей наголо, в самое пекло битвы. Но на ее руках бесчувственный Баранчук, с истекающей кровью раной… Ее крылья связаны… О, какая пытка, какая мука не участвовать в битве и смотреть, как рубятся другие, когда вся кровь горит в ней пожаром и кипит ключом!..
А Миша все бьется, как молодой львенок, отчаянно, неутомимо…
«Меня убьют! – вспоминается Наде молодой, звонкий, задушевный голос там, далеко, под покровом вятского леса. – Мне бродячая гадалка наворожила».
Убьют… А если правда?
– Нет, нет! Будь милосердным, Боже, спаси его! – лепечет она, вся бледная от волнения.
И Бог услышал молитву смуглой девочки. Французы не выдержали натиска, дрогнули, смешались и, разом повернув коней, в беспорядке, врассыпную помчались назад по фридландской дороге. Казаки, усталые от упорной борьбы, не преследовали их и вернулись к своей засаде.
– Дуров! Ты ли это? Вот где пришлось свидеться, дружище!.. Что за раненый у тебя?
И Миша Матвейко, все еще бледный и возбужденный битвой, обнял Надю.
– Мы отступаем, Дуров, – произнес он печально через минуту. – Мы, русские, отступаем! Ах, Саша, Саша! А как хорошо было, когда мы шли сюда!.. Сколько надежд, планов… Я у Ивана Матвеевича в отряде. Ах, Дуров, что это за человек! Это сам Марс, сошедший с Олимпа, бог, титан какой-то, герой!
– А ты сам не герой разве? – с улыбкой, глядя в его возбужденное молодое лицо, произнесла Надя. – Я ведь видел, как ты бился сейчас! Видно, не боишься предсказания бродячей гадалки… Помнишь, ты говорил мне тогда, на Каме?… Да вздор все это, судьба сохранит тебя!
– Да, сохранит! – произнес задумчиво Миша, и вдруг бледное лицо его разом дрогнуло и потемнело, точно состарилось на несколько лет. – И то правда: я счастливчик, Дуров! Но Бог с ним, с таким счастьем… Знаешь ли, веришь ли, я бы охотно отдал свою жизнь, лишь бы… Ах, Дуров! Лишь бы не видеть этого нашего отступления пред проклятым Наполеоном!
– Ах, и я, и я тоже! – искренним порывом вырвалось из груди Нади.
Через минуту они крепко пожали друг другу руки и расстались. Матвейко примкнул к своей сотне, Надя направилась по дороге, указанной ей казаками, ведущей на перевязочный пункт.
Только
Едва только успела девушка переступить порог, как кто-то обхватил ее за шею и чуть не задушил ее в объятиях.
– Саша, друг, голубчик! Какое счастье! – лепетал знакомый Наде, слишком знакомый голос.
И Вышмирский, бледный, взволнованный, с распоротым на плече мундиром и перевязанной рукой, сжимал Надю в объятиях. А лицо его так и сияло необычайным оживлением и счастьем.
– Да что такое? – удивилась та. – Чему ты радуешься, Юзек?
– Поздравь меня! Я получил эполеты, – вырвалось из груди того счастливым, радостным звуком.
– Произведен?
– Буду произведен на днях! Это ли не счастье?
– А-а!.. – не то сказала, не то вздохнула Надя, и что-то разом захолонуло и упало в ее сердце.
Вышмирский произведен! Вышмирский офицер! А она?… Ужели она менее достойна, менее заслужила этого счастья, нежели он, Вышмирский?
И вмиг прекрасное, словно выточенное из мрамора лицо Юзефа стало ей как-то разом далеким, неприятным.
А он, и не замечая впечатления, произведенного его известием на Надю, продолжал с прежней горячностью, так не похожей на него:
– Пойми! Зоська-то как обрадуется… И дядя Канут, и кузины… Как мечтали они видеть меня офицером!.. А знаешь, Дуров, – неожиданно утихая, словно спохватившись, добавил Вышмирский, – это все ты. Ей-богу! Кабы не ты, лежать бы мне мертвым под Фридландом. Не перехвати ты неприятельского удара, палаш пришелся бы прямо по голове. И тогда… Бррр!..
Дрожь пробежала по всем членам изнеженного юноши. Перед ним разом встала потрясающая душу картина Фридландской битвы… Грохот орудий… ужасная пальба… атака… и они оба – он и этот смугленький Саша, вырывающий его из рук смерти удачным ударом по неприятельскому палашу. И не одного его: и Панина, и какого-то улана, которого он увез с поля в самый разгар битвы. Он, этот смугленький Саша, вел себя героем… О, этого не может отрицать никто!.. Все видели, все знают… А между тем эполеты достанутся ему – Юзефу Вышмирскому, а не смугленькому Саше, который стоит перед ним в своем изодранном в пылу битвы колете.
И что-то словно обожгло лицо юноши. Бледные щеки запылали ярким румянцем. Глаза в смущении опустились под взглядом этого юного уланчика, этого смуглого Саши, стоявшего перед ним.
– Дуров… Саша… – в неизъяснимом смущении произнес Вышмирский. – Мне совестно… Я не знаю, как это могло случиться… Может быть, моя рана… Но… веришь ли, я знаю, я глубоко убежден, что не я, а ты заслужил эполеты… и ты даже больше… о, гораздо больше, так как ты – герой! Ты настоящий герой, клянусь тебе, Саша! – с увлажнившимся слезами взором горячо воскликнул он и крепко, по-братски обнял приятеля.
Глава VIII
Два императора. – Новое счастье
Необычайное оживление царит на улицах и площадях Тильзита, небольшого города Пруссии, живописно расположенного при впадении реки Тильзы в Неман. Дома и здания города разукрашены флагами. Всюду развешаны гирлянды цветов, душистых и пахучих, как сама весна. Веселая разношерстная толпа снует по городу. Старики, женщины, дети – все это смешалось в одном общем ликовании.