Смерш-2
Шрифт:
— Не трави душу. — Тарас снова потемнел. — Они вошли в роддом и… мою жену… семь женщин… всех!
— За что?!
— Они получили задание уничтожить женщину, беременную иерархом, будущим инфархом… Тот, кто давал задание, не хотел рисковать. А исполнители были обыкновенными гангстерами, подонками, заказными убийцами.
— Были?
Тарас покривил губы, ничего не ответил.
— Давай о другом. Зачем все-таки я тебе понадобился? Нужен совет, деньги, физическая помощь?
Матвей покачал головой, все еще находясь под впечатлением рассказанного Горшиным.
— Послать убийц мог только «монарх тьмы». И ты здесь, в конкретном
— Не стоит демонстрировать свою догадливость, тем более что это в тебе говорит канал связи с менталом, полем общей информации Земли.
— А ты ее… очень любил?
Тарас горько рассмеялся, кивнул:
— Ты заговорил, как мальчик с романтическим воображением. Эмоции людей Круга полней и разнообразней, и любят они не так, как обычные люди, но я ее… Елинаву… любил!
— Лучшее лекарство от любви — другая любовь.
Горшин отвернулся.
— Может быть. Но произойдет это, видно, не скоро, ибо та женщина, которую я полюблю, еще не родилась. — Лицо его приняло сердитое выражение. — Хватит, капитан. Я и так сказал слишком много. И времени у меня в обрез.
— Нужен совет, — признался наконец Матвей. — Похоже, я вышел на одного из боссов Купола.
— Банкир, Летчик, Мэр?
— Банкир. — Матвей едва пришел в себя от шока. — Ты знаешь?!
— Я много чего знаю.
— И ничего не делаешь, чтобы ликвидировать главных виновников разрухи и беспредела?
— Во-первых, почему ты уверен, что я ничего не делаю? Во-вторых, сделать это не так-то просто, не физически — социально: уберешь одних, на их место придут другие — надо ликвидировать систему! Что это такое, не мне тебе объяснять. В-третьих, если все буду делать я, на кой черт тогда вы, люди? Герои-одиночки, толпы поборников справедливости, служители демократии, радетели за всеобщее добро и благо? И в-четвертых, существует так называемый принцип Питера, заключающийся в том, что каждый служащий продвигается по иерархической лестнице до тех пор, пока не достигнет уровня своей некомпетентности. Ты еще не достиг, работай самостоятельно. Есть и «в-пятых», но оно не столь существенно.
Матвей сглотнул, чувствуя себя так, будто ему влепили пощечину. В голову ничего не лезло, хотелось встать и уйти… и в то же время остаться и выяснить, не смеется ли хозяин… и еще было желание залезть в ванну и забыть обо всем.
— А что такое «в-пятых»? — услышал он собственный голос.
Горшин белозубо засмеялся:
— Молодец, не сдаешься. В-пятых, свои задачи я определяю себе сам. Еще есть вопросы?
— Нет. — Матвей встал и направился к двери из квартиры-грота Горшина, с порога оглянулся: — Привет иерархам.
И вышел. Ответа Горшина: «Memento mori» — он уже не слышал.
УДАР КИНЖАЛОМ
Луна, раздвоенная, как язык змеи, залила все вокруг мертвенно-синим светом, и оттого пейзаж казался незнакомым, неземным, хотя Матвей висел в воздухе над городом, может быть, и над Москвой. То, что он висел, не падая и ни на что не опираясь, не удивляло, как и отсутствие признаков жизни в городе под ногами. Все было в порядке вещей: город спал. То есть он спал, как живое существо, большое, сложно организованное, но существо, причем больное, потому что Соболев видел опухоли и мертвые пятна на теле города-существа,
— Запоминай, — беззвучно шепнул кто-то внутри, и Матвей послушно стал запоминать рисунок улиц, площадей, зданий, кварталов, отмечая скопление мертвых пятен и опухолей над ними.
Пейзаж вздрогнул, поплыл под ногами, все быстрее, быстрее, смазался в фосфоресцирующую полосу, а когда движение прекратилось, Матвей увидел, что стоит посреди черно-фиолетовой, прочерченной дымно-синей полосой равнины, возле огромного, светящегося рубиновым светом камня. На его плоском боку чернела древнеславянская вязь, понятная Матвею: «Налево поедешь — жену потеряешь, направо поедешь — друга потеряешь, прямо поедешь — себя потеряешь».
— Выбирай, — всплыл в памяти тихий, уже знакомый голос, полный сомнений и надежд.
— Ни жену, ни друга…
Гул прилетел с небес, раздвоенная луна содрогнулась, и обе половинки ее захлопнулись, образовав ослепительный синий круг.
— Что это? — мысленно спросил Матвей.
— Вход в Круг, — ответили ему.
— Хочу туда…
— Выбери путь и иди.
— Я выбрал.
Еще один рокочущий удар потряс все вокруг, и на равнине появились черные всадники: один, два, три… шесть… Конский топот рождал вибрирующий гул и резкие щелчки, словно копыта ударялись то о каменные плиты, то о железный настил.
— Кто это?
— Тени «монарха тьмы».
— Я должен с ними сразиться?
— Да.
— И победить?
— Да. Победить зло не только вокруг, вне кокона (так услышал Матвей), но и в самом себе.
— Но я никому не причинил зла…
Новый удар. Всадники исчезли, камень с надписью тоже, а на месте луны появилось лицо, удивительное мужское лицо. Не холодное, не бесстрастное — безмятежное, не лишенное вместе с тем выразительности. Слишком незначительными казались сочувствие, теплота или симпатия, чтобы искать их на нем. Не было оно также отмечено неземным величием или божественной мудростью. Вполне человеческое, оно в то же время не могло принадлежать ни одному человеку из-за глубины мыслей и чувств, запечатленных на нем, недоступных пониманию Матвея. Человек глядел на него оценивающе, в то же время занятый другими, бесконечно далекими от всего земного делами. От Матвея не ускользнуло, что человек видит его насквозь, видит все, до мельчайших деталей, но во взгляде его, серьезном, спокойном и понимающем, нет ни упрека, ни порицания. И не нужно ему объяснять, кто такой Матвей Соболев и что он собой представляет, не нужно никаких рассуждений. Человек знает все. Но молчит. Пала внезапная тьма, лицо исчезло, и Матвей осознал себя лежащим поперек кровати с мокрым от слез лицом и острым ощущением потери и уходящего понимания сути вещей. Голова, казалось, сморщилась, как грецкий орех, и болела.
— Раз голова болит, значит, она есть, — глубокомысленно произнес Матвей. Встал, доплелся до ванной и глянул на свое отражение в зеркало.
— Ну что, псих?
— Сам такой, — огрызнулось отражение. — Меньше чепухи читай на ночь, не то свихнешься.
— Не каркай, — буркнул Матвей и полез под горячий душ.
«Хотелось бы знать, что такое я видел и как этот паратекст перевести на человеческий язык. Кто и о чем меня предупреждал? И наконец, кто и зачем ведет со мной «беседы»? Чего он хочет от меня?».