СМЕРШ идет по следу. Спасти Сталина!
Шрифт:
8
Конец декабря 1944 года.
По заснеженной, пустынной в этот час московской улице гуляют Таврин с Шиловой. Одно из очень редких мгновений, когда им обоим одновременно разрешили выйти на улицу вне их места заточения. Но, конечно же, совсем одних их оставить не могли. На небольшом расстоянии от них – человек в штатском. Следит за ними. На небе – солнце, и легкие снежинки, кружащие в воздухе, переливаются всеми цветами радуги.
Таврин вдыхает воздух полной грудью и любуется окрестностями.
– Как искрится снег!
– Ты бы все-таки поостерегся, Петя. Воздух морозный, как бы воспаление легких не подхватить.
– А плевать! Для меня это, может быть, и лучший вариант.
– Что ты, бог с тобой. Нам еще жить и жить.
Таврин поворачивается к Шиловой, обнимает ее за талию.
– Неужели тебе нравится такая жизнь, Лида? Мы с тобой погулять вышли, а за нами, вон, топтуны из берлоги вылезли. – Он кивает в сторону человека в штатском.
Шилова глянула в ту же сторону. Наблюдатель, почувствовав, что на него смотрят, повернулся к ним боком, достал из кармана тулупа пачку папирос, закурил. Таврин с Шиловой остановились возле большого дерева.
– Я искренне ненавижу большевиков, а судьба распорядилась так, что мне приходится на них работать.
– Но где же выход, Петя? Я ведь тоже работаю на них. И на немцев. Я тоже запуталась.
– Не верю я коммунякам. Используют они нас, пока идет война, а потом расстреляют. Эх, кабы знать заранее, что так все повернется, бежал бы куда-нибудь в Америку или в Австралию. Я ведь не глупый человек, устроился бы как-нибудь.
– Да, но тогда мы бы с тобой никогда не встретились, – грустно улыбнулась Шилова.
Они прижимаются друг к другу и целуются.
– Жалко мне тебя, Лида, ой как жалко. Я готов собой пожертвовать, лишь бы тебя каким-то образом вытащить из этого замкнутого круга.
– И все-таки мне кажется, что они должны выполнить свое обещание сохранить нам жизнь в обмен на сотрудничество с ними.
– Ты наивна, как дитя. Это же большая политика и большая война. Здесь можно обещать все, что угодно, чтобы перетянуть на свою сторону врага.
Вдруг Шилова как-то странно посмотрела на Таврина и заговорила нерешительно, дрожащим голосом:
– Петя, я хочу тебе сказать…
– Что? Что случилось? – встревожился Таврин.
– Я… б-была беременна…
– Что значит – была? – нервно спросил Таврин.
– Помнишь, на прошлой неделе я день отсутствовала, а потом еще два дня плохо себя чувствовала?
– Ну да, мне сказали, что у тебя вдруг резко подскочило давление, и необходимо было для обследования положить тебя на день в больницу.
– Да, меня действительно на день положили в больницу, но для того, чтобы сделать аборт.
– И ты согласилась?
– А у меня никто согласия и не спрашивал.
Таврин в бешенстве стучит кулаком по росшему рядом дереву.
– О, сволочи! Не-на-ви-жу!
– Успокойся, Петя, – Шилова гладит его по руке, успокаивая. – Ничего не поделаешь. Значит, не судьба.
Они обнимаются, и на глазах у обоих появляются слезы.
9
Январь 1945 года. Окраина
Ставший уже оберлейтенантом СС губастый Вилли ехал на своем «Мерседесе» в кабаре-кафе фрау Зайферт. У него было срочное сообщение в Москву, которое он, как всегда, спрятал в коробке дорогих французских духов. В небе кружились мелкие снежинки. Было довольно морозно. Однако в одном квартале от кабаре его остановил эсэсовский патруль. Вилли затормозил и, опустив стекло на дверце, стал ждать в тревожном предчувствии. Через полминуты к машине подошло двое патрульных – штурмфюрер и обершарфюрер СС. У обоих – автоматы на изготовку.
– В чем дело, штурмфюрер? – Вилли выглянул в окошко. – Мне нужно срочно проехать.
– Извините, оберштурмфюрер, – козырнул лейтенант, – квартал оцеплен. У нас приказ никого не пропускать и проверять документы абсолютно у всех.
– Пожалуйста!
Он достает из кармана и протягивает штурмфюреру документы. У Вилли появилось какое-то недоброе предчувствие. В это время обершарфюрер сквозь стекло заглядывает в салон. Штурмфюрер проверил документы и вернул их Вилли.
– Все в порядке, господин оберштурмфюрер. Извините. Можете ехать, но квартал вам придется объезжать. Или подождать, пока снимут оцепление.
Вилли берет документы и кладет их обратно в карман.
– А что все-таки случилось, штурмфюрер?
– Видите ли, гестапо, наконец, удалось запеленговать радиопередатчик, за которым охотились уже два с половиной года. Удалось вычислить и «русскую пианистку».
Вилли вздрогнул, но тут же взял себя в руки.
– Как? Неужели радистом оказалась… женщина?
– Представьте себе! – радостно произнес штурмфюрер. – И не просто женщина, а хозяйка известного в здешних местах кабаре фрау Зайферт.
– Какой ужас! – Вилли побледнел.
– Извините, оберштурмфюрер, нам нужно идти. Вон там приближается еще одна машина.
Патрульные махнули рукой в нацистском приветствии и удалились. Вилли некоторое время сидел в машине, приходя в себя после такого известия. Затем повернул ключ зажигания. Мотор заработал, но Вилли тут же заглушил его снова. Открыл дверцу и вышел из машины. Постоял несколько секунд и направился в сторону кабаре. Зайдя за угол ближайшего дома, наткнулся еще на один эсэсовский патруль, стоявший к нему спиной. Решил дальше не идти – здание кабаре и выход из него просматривались и отсюда.
Стоял долго, минут десять. Успел выкурить за это время две сигареты. Наконец из здания кабаре на улицу, в сопровождении эсэсовцев, вышла фрау Зайферт в серой кроликовой шубке и такой же шапке. Вилли сразу узнал ее. Фрау Зайферт подвели к тюремной машине, помогли подняться и тут же закрыли за ней дверь. Следом вывели еще одну работницу кабаре и, кажется, конферансье. Этих посадили в ту же машину, захлопнули дверь. Машина тут же тронулась с места и в сопровождении двух легковых автомобилей скрылась из виду. Раздалась команда, и все, стоявшие в оцеплении, бегом направились к ожидавшему их крытому грузовику. Последними уехали два майора, возглавлявшие операцию и опечатавшие кабаре.