СМЕРШ в Тегеране. Из архивов КГБ
Шрифт:
Николай с детских лет увлекался рыбной ловлей. Нередко подросток с друзьями отправлялся на реку Орель или пруды с удочками. Однажды он принес на лозовом кукане килограмма два рыбешек.
— Мама, посмотри, сколько я поймал, — танцуя и подпрыгивая на одной ноге, он протянул родительнице вязку речных трофеев.
— Молодец, сынок, жаряночка на вечерю уже есть, — на материнском лице засветилась улыбка.
— Мама, я еще наловлю…
— Голодать, значит, не будем?
— Нет… рыбы в речке и в ставках полно. Меня хлопцы
— Как говорится, проголодаешься, так сам догадаешься. А вообще не хвались, другой раз можешь оказаться неудачником, — заметила мать.
Рос Николай смышленым пареньком. Сначала был робким, но с годами его все больше и больше тянуло к старшим, где он постигал то, чего сверстники, а тем более, младшие по годам, не знали.
Детство Коли Кравченко было опалено огнем гражданской войны, которая страшным валом прокатилась и по землям Екатеринославской губернии. Она принесла в каждую семью вовсе не радость, а голод, холод и лишения. Сыновья воевали с отцами, отцы убивали детей. Красный брат убивал белого брата. В казаках началось такое брожение, что один из столпов большевистской власти Троцкий призывал к уничтожению станичников, требовал поголовного «расказачивания».
Ленин поддержал его. Сталин же относился к этим событиям мягче, считая, что достаточно большая часть казачества поддерживала советскую власть, пока некоторые политики не перегнули палку. Она не выдержала напряжения и треснула.
Что касается города Екатеринослава образца августа 1918 года, то власть в тот период менялась часто. По воспоминаниям жителя города Перепечи Ивана Ефимовича, — жили мы в водовороте перемен.
Вот идут петлюровцы — уставшие, невеселые, все как один в запыленных чеботах, сапогах, барашковых шапках, синих свитках на хорошо откормленных и породистых лошадях. После них в городе и в близлежащих селах и хуторах появились воровские фигуры мародеров в солдатских шинелях. Это дезертиры из воинских частей. Потом с уходом петлюровцев наступало междувластие. Местные офицеры берут город под свою охрану. На постах часто можно было видеть не солдат, а офицеров. Патрулями по городу тоже ходили офицеры младших званий, естественно при оружии — револьверах и саблях или шашках.
Через сутки после офицерской охраны пронеслась весть — на город надвигается туча большевиков. Красную кавалерию кто-то видел на подступах к Екатеринославлю. И рано утром Феодосийский офицерский полк покинул казармы и в полном вооружении с пушками, на повозках двинулся по направлению Крыма. Но утром в город ворвались не большевики, а махновцы. Они тоже основательно перетрясли город. Потом все-таки явились краснознаменные большевики. Потоптались, помитинговали, постреляли, кого надо было, отправили на тот свет, и снова понеслись, как перекати-поле, завоевывать пространство для Революции.
Утром примчался казачий атаман Шкуро со своей волчьей сотней. Волчьей сотня называлась потому, что на шапках у них были волчьи хвосты.
У церкви состоялось богослужение в честь их прибытия. Ораторы выступали,
Публика любила перемены — каждое войско встречали цветами, улыбками и семечками. Богата была тогда Украина. Попы жили зажиточно.
Единственно, с чем плохо было, — это с одеждой. Грабили людей не из-за денег, а из-за понравившейся одежонки. Из-за недостатка мануфактуры часто даже выкапывали недавно захороненных мертвецов, быстро раздевали, нередко оставляя их в непристойных позах. Евреи ставни в своих домах закрывали из-за боязни погромов, а они тут бывали часто.
На следующий день пришли добровольческие части. Сутки побыли, а на следующую туманную ночь раздалось мощное «Ура!» — крики, скрип телег, и город снова взят махновцами. На этот раз они были злые, как никогда, — грабили, насиловали, убивали. Женщины и девушки прятались, убегали в села и на хутора к родственникам и знакомым.
МАХНОВЦЫ РЕЗВЯТСЯ
Та атмосфера, которая окружала губернский город в годы гражданской войны, была одинаково характерна для сел и хуторов екатеринославщины: большевики, бандиты, добровольцы, атаманы, дезертиры, нищие… Стрельба, воровство, грабежи, трибуналы, казни… Жилось сельчанам не здорово — каждая новая власть, проходившая обозами или пролетающая эскадронами, одинаково грабила дома землепашцев. Поэтому пряталось в земле все то, что могло быть экспроприировано непрошеными гостями.
Отец Николая работал поваром в столовой, поэтому иногда баловал родных сэкономленными «излишками калорий»: то сахарку принесет, то десяток картофелин прихватит, то кусочком сала одарит семью.
— Это «излишки калорий — результат усушек и утрусок», — улыбался он супруге, кладя на стол деликатесы.
— Ой, смотри, а то сраму не оберешься, если схватят тебя с этими «излишками», — корила его жена. — А то посадют — без тебя нам всем гаплык.
— Глупости ты мелишь, шо я ворюга? Енто действительно излишки стола, — не пудами же ношу.
— Все равно, будь осторожен.
— Не забывай, милая, меня часто одаривает и сам хозяин столовой, — пытался оправдаться Григорий.
— Тебе виднее…
Часто наведывались проездами в Котовку атаманы. Но самыми впечатляющими были визиты отрядов батьки Махно.
— Коля, принеси дровец и разожги плиту, — попросила мать. Он тут же побежал в небольшой сарайчик, где лежали солома для растопки, валежник и поленья всегда сухих дров. Отец держал под контролем топливный вопрос. Всегда заготавливал дровишек впрок.
Через полчаса плита гудела, — тяга была отменная…
Сидя у печки, Николай разомлел. Щеки сделались розовыми от жары. И вдруг он услышал свист на улице.
«Так свистеть может только Гриша», — подумал Николай и бросил просящий взгляд на мать.
— Небось, снова Гришка приглашает.
— Ага, а вы угадали?
— Трель твоего соловья уже изучила. Ну, иди, иди, только ненадолго.
— Ой, спасибо, мама.
Николай выбежал на улицу. У разлапистой яблони возле калитки стоял улыбающийся Гришка Проценко.