СМЕРШ в Тегеране. Из архивов КГБ
Шрифт:
— Оля, ты взрослый человек, и я хочу видеть тебя счастливой, дурочка. Решай сама.
Отношения между отцом и Николаем Григорьевичем были нормальными, но я чувствовал, что отец видит перед собой генерала. А дядя относился к отцу, как ровня, и никогда не сказал что-либо обидное в его адрес. Об этом и речи не могло быть, хотя отец был не святой и «святой воды» иногда перебирал. Да, то поколение осуждать нельзя. Они не просто радовались жизни, они радовались, что остались живы и раны их заживали долго. Так у моего отца ранение «закрылось» только в 1976 году.
У Николая
— Анатолий Иванович, потом расскажу!
Мы с моим другом Григорием Дмитриевым твердо решили, что на плече — ранение саблей, а на ноге — пулевое, и обязательно из крупнокалиберного пулемета, кто же станет стрелять по генералу из пистолета?
Как-то раз мы с Григорием бегали по саду и занимались своими важными мальчишескими делами, тут к нам подходит Николай Григорьевич и говорит:
— Ребята, у меня к вам серьезное поручение, — и ставит перед нами задачу, — с поляны, где стоят ульи с пчелами, разогнать мух, пчел не трогать и после этого поляну покинуть.
Сколько было усердия, это надо было видеть. Досталось и пчелам. Пришел Николай Григорьевич и попросил нас уйти, а брюки у него были закатаны по колено. Мы, конечно, сделали вид, что ушли, а сами спрятались в кустах смородины и наблюдали.
Николай Григорьевич подходит к улью и палочкой начинает стучать. Пчелы не заставили себя ждать, облепили ноги и давай жалить, а Николай Григорьевич быстро не ушел, а побежал в сторону дома.
Мы были в шоке, как это могло случиться, что боевого генерала покусали пчелы. Григорий сквозь зубы процедил: «Месть, только месть».
Дальше я его уже не слышал, так как бежал за молотком в гараж. Дальше подробности описывать не буду, но за нашими действиями с любопытством наблюдали мухи и дворовый пес Бобик.
На наши вопли прибежал Николай Григорьевич. Наш спаситель быстро за шиворот выволок нас с очага мести. Потом долго смеялся после нашего рассказа и объяснил нам, для чего он это делал. Вот так познавался этот мир — и в нем был мой друг и дядя Николай Григорьевич.
Я хорошо помню, когда я почувствовал, что Николай Григорьевич не только мой дядя, но и товарищ, единомышленник. Никогда он не заговаривал со мной о членстве в КПСС, хотя я был активным комсомольцем, и у нас было много тем к обсуждению. Видно настало время, и я задал ему вопрос об этом. Работал я тогда шофером в гараже. Вот с этого момента мы еще больше сблизились. Он снабжал меня литературой, которую я, с его точки зрения, должен был прочесть. А когда я был принят в партию, он долго тряс мою руку со словами — «Поздравляю!».
Я горжусь, что стоял в одном ряду с такими людьми, как Николай Григорьевич.
Быт в квартире у Николая Григорьевича был скромный. Вдоль стен стояли стеллажи с книгами, у окна стол с креслом. Это был его кабинет. В спальне была кровать, по бокам две тумбочки. По хозяйству
Любил пить крепкий чай и непременно в подстаканнике. Мы с мамой часто навещали его. Мама варила ему обеды, убирала, а мы тем временем с Николаем Григорьевичем разговаривали. Он был очень довольный, так как в доме появлялась теплота, заботы и уют.
Ходил в кинотеатр «Заря» на фильмы, читал газеты — «Литературную газету», «Калининградскую правду», «Правду». Журналы, такие как «Наука и жизнь» и «Новая жизнь»…
Всех я уже не помню, так как давно этих изданий нет. Еще вспоминается интересный случай. Я работал тогда в цехе водопровода в «Водоканале». Однажды подошел ко мне седовласый мужчина, фамилию помню — Шестаков. Он работал обходчиком и был уже в пожилом возрасте. Спросил, правда ли я племянник Кравченко Николая Григорьевича. Я ответил, что — да.
Он мне рассказал, что служил в одном из подразделений, которое подчинялось Николаю Григорьевичу, и был внедрен в банду бан-деравцев. В нужный момент он сообщил, когда и где будет сходка главарей. А они, после того, как их окружили, ушли по подземному ходу. Стали искать крайнего, и Шестакова взяли под арест, мол, не сообщил, что есть подземный ход, вот и отвечай. Со слов Шестакова, когда приехал Николай Григорьевич и лично его допросил, то приказал из-под ареста офицера освободить.
— Так что можно сказать, что он мне жизнь спас, — сказал Шестаков. Я сказал, что обязательно передам привет Николаю Григорьевичу от него. Тот заулыбался и сказал, что вряд ли генерал Кравченко его помнит:
— Я капитаном был, а он человек-легенда!
Да, так и сказал. Я был удивлен еще и тому, что про дядю своего никому не рассказывал, да и фамилии у нас разные. Спросить у Шестакова постеснялся. Николай Григорьевич тогда уже был болен и лежал в больнице. Я ему рассказал про этот случай, но, как и предполагал Шестаков, Николай Григорьевич этого эпизода в своей жизни не помнил. Наверное, их было много, этих рядовых случаев, но для кого-то это цена их жизни.
Накануне 100-летнего юбилея со дня рождения генерал-майора Николая Григорьевича Кравченко в субботнем номере газеты «Калининградская правда» от 8 декабря 2012 года была опубликована статья местного журналиста Влада Ржевского «Неизвестный герой Тегерана-43. Человек удивительной судьбы, свой жизненный путь он окончил в Калининграде».
В предисловии статьи автор написал такие слова, достойные стать эпиграфом: «12 декабря исполнится сто лет со дня его рождения. В другой стране ему давно памятник стоял бы. У нас же о нем напоминает лишь неприметная могила на «старом» кладбище».
«ИНКОГНИТО» В КАЛИНИНГРАДЕ
В начале 70-х Дмитрий Устименко, возглавлявший тогда отдел в областном управлении КГБ, зашел как-то в Центральный райком КПСС.
— Вы, наверное, пришли поздравить от управления нашего Николая Григорьевича с днем рождения? — спросил знакомый райкомовец.