Смерть Анфертьева
Шрифт:
Шагнув в залитую солнечным светом бухгалтерию, придирчиво осмотрел ее, заглянув за шкафы, под столы - не остался ли кто за вешалкой, чтобы подтянуть рейтузы, или почесать между лопатками, или пришить пуговицу. Но нет, бухгалтерия была пуста. Тогда еще раз проверил снаряжение.
Ключ от Сейфа? В кармане.
Перчатки резиновые? Есть.
Меченые монеты? На месте. Потерпите, дорогие, недолго осталось.
Пакет для денег? Держись. Совсем скоро.
Ключ от двери в комнату архива? Есть.
Ключ от кабинета Квардакова? Где же он?! Черт! Ага, нашелся.
Все?
Или что-то упущено?
Кажется, все.
Анфертьев вышел на свободное
Подошел к Сейфу.
Никаких чувств, исходящих от этой громадины, уловить Анфертьеву не удалось. Перед ним стоял железный сундук и ничего более. И ладно. И хорошо.
По прикидкам Анфертьева получалось, что у него было пять минут, не более. Две минуты уже прошло.
Оставалось три. Те самые три надежные минуты, в течение которых ни одна из женщин не начнет колотить в двери, не вернется Света, чтобы подготовиться к выдаче денег, не придет шальная мысль в непутевую голову Квардакова.
С улыбкой, более походившей на оскал, Вадим Кузьмич Анфертьев натянул резиновые перчатки, пошевелил в воздухе припудренными тальком пальцами и с такой же напряженной улыбкой, с какой его отец когда-то резал свинью, приговаривая: "Потерпи, милая, сейчас все пройдет, все будет хорошо, потерпи немного, вот видишь, тебе уже не больно..." - ласково говорил, жалеючи и сострадая этой захлебывающейся кровью свинье, проталкивая тем временем в нее длинный, отточенный накануне нож с деревянной надколотой ручкой, вот с такой же улыбкой Анфертьев протолкнул в Сейф длинный тяжелый Ключ и не заметил даже, как произнес те же слова: "Потерпи, дорогой, я быстро, я сейчас... Вот тебе уже и не больно..."
Оглушительно прозвучал щелчок в глубинах замкового устройства, потом еще один, уже потише. Тяжелая литая рукоять повернулась легко, даже охотно, словно поощряя Анфертъева к решительным действиям - так старая красотка бесстыдными телодвижениями и доступностью подталкивает наивного парнишку к поступкам запретным и срамным.
Дверь знакомо поплыла в сторону, раскрывая темное нутро Сейфа. На металлической полке лежали пачки денег, излучая желтый, зеленый, фиолетовый свет. "Пятьдесят тысяч или больше, - обронила в разговоре с кем-то Света. Думаешь, легко тащить на себе пятьдесят тысяч!" - сказала она, и, хотя Анфер-тьева не было в бухгалтерии, он услышал эти слова через несколько комнат и коридоров, стен и потолочных перекрытий, через кирпичные простенки, слои штукатурки, ободранный кафель туалета. То ли опасность обострила его чувствительность, то ли нечистая сила взялась помогать ему в том подлом деле, а может, он и не слышал этих слов - они сами возникли в нем...
С ласковой улыбкой, будто он все еще вдавливал нож во вздрагивающую свинью, Анфертьев принялся сгребать деньги, захватывая сразу несколько пачек и сбрасывая их в целлофановый мешок. Он ожидал, что это будет долгая работа, но с удивлением увидел, что деньги на полке кончаются, что осталось всего пять, три, одна пачка, потом и она с легким шелестом соскользнула в прозрачный
Все.
Сейф пуст!
Тише!
– приказал себе Анфертьев. Ему показалось, что он слишком громко захлопнул дверцу. Впрочем, возможно, пустой Сейф всегда закрывается громко, посрамление, будто причитая от горя.
– Ну, вот и все, - проговорил Анфертьев вслух.
– Видишь, как хорошо все получилось... А ты, дурочка, боялась, переживала, крик подняла...
– Так говорил когда-то усатый Кузьма, поднимаясь от затихшей свиньи и снимая с рук ее кровь, как снимают мыльную пену.
А мешок и в самом деле был тяжеловатым, для нежных рук Светы уж во всяком случае. Надо же, и никого не посылают в подмогу, кроме хромоногого охранника с разболтанным револьвером, из которого последняя пуля ушла еще в гражданскую войну, когда выясняли между собой отношения махновские хлопцы.
Теперь в архив. Ключ пляшет в руке, вырывается, тычется тупой своей железной дурной мордой вокруг дырки и все никак не может в нее попасть, а где-то голоса, топот по лестнице, кто-то пробежал мимо двери бухгалтерии, а ключ все никак, а в пальцах легкость, в ногах слабость, тошнота, а ключ дребезжит о края скважины, но наконец проникает внутрь, и картонная Дверь проваливается. Анфертьев бросает мешок и тут же в два прыжка возвращается к входной двери, откидывая кнопку стопора. Боже! Как он вспомнил о ней! Если бы не вспомнил - все бы пропало! Вся его затея лопнула бы! И вся хитрость и многомесячные прикидки рассыпались бы в пепел. Но - вспомнил. И опять в два прыжка в архив и тут же за собой дверь на ключ. И обессиленно привалился к стенке - пронесло.
Дальше проще.
Сквозь пыльные папки, разваливающиеся скоросшиватели, сквозь мешки с бухгалтерскими бумагами, которые никому на всем белом свете не нужны, но хранятся и одним своим существованием делают мир злым, Анфертьев пробрался к старой, заваленной, прогнувшейся, отвратительной полке. Выдернул из глубины приготовленную папку толщиной сантиметров двадцать. Мешок с деньгами вошел в нее легко, все тесемки завязались с первого раза - и продольные, и поперечные. Папка встала на свое место в дальнем углу, отсыревшем и пропыленном, населенном пауками, усыпанном дохлыми мухами, встала и притворилась непорочной, будто ничего не держала в себе, кроме документов о производственной деятельности предприятия по ремонту строительного оборудования, отчетов о перевыполнении планов, итогах соревнования, о премиях и зарплатах, выданных за работу честную и самоотверженную, - вот такой вид был у этой сволочной папки. Но Анфертьев затолкал ее еще дальше, вглубь, завалил папками потоньше, скоросшивателями потолще, с физиономиями попроще, поглупее, не вызывающими подозрений.
Отдохнуть бы, на юг, к морю, а уж потом закончить остальное. Но нет, нельзя, только сегодня, только сейчас, только в сию секунду нужно заканчивать все, а если останется хоть малая малость, то можно считать, что ничего не сделано.
Окно. Тот самый шпингалет. От всех прочих шпингалетов мира он отличается тем, что может упасть и сработать сам по себе, без прикосновения человеческой руки. Нужно только с той, стороны посильнее хлопнуть рамой, и шпингалет упадет в гнездо. Его железный глухой стук обезопасит преступника. Выпрыгнув в сухую, мертвую траву, Анфертьев закрыл за собой окно и в последний момент с силой ударил кулаком по раме. О, восторг, счастье и упоение! Стержень шпингалета милый, дорогой, послушный, соскользнул в уютную, приготовленную для него ямку в раме окна. Он стал в гнезде, как обученный солдат в окопе.