Смерть диверсантам и шпионам!: Правда о СМЕРШе
Шрифт:
14 мая он дал Сталину такую телеграмму: «Бои идут на окраинах Керчи, с севера город обходится противником. Напрягаем последние усилия, чтобы задержать противника. Части стихийно отходят. Эвакуация техники и людей будет незначительной, мы опозорили страну и должны быть прокляты».
К. Симонов, знавший Л. Мехлиса лично и заинтересованно относившийся к его сложной фигуре, писал: «Мне рассказывали, что после керченской катастрофы, когда Мехлис явился с докладом к Сталину, тот, не пожелав слушать его, сказал только одну фразу: «Будьте вы прокляты!» — и вышел из кабинета».
Еще когда поздней осенью 1941 года мы были в Тамани, началось активное
В ноябре — декабре 1941 года высадился знаменитый Керченско-Феодосийский морской десант, перед которым стояла задача овладения Керченским полуостровом. Я в составе батальона из Тамани высадился в районе Керчи в декабре 1942 года. Замысел десанта основывался на расчете на внезапность. В значительной степени эти расчеты оправдались.
При погрузке часть батальона разместилась на рыболовецкой шхуне, а мы — на барже, прикрепленной к шхуне тросом. Погода была сложная — ветер, легкий морозец 3–4 градуса. Течением воды из Азовского в Черное море несло большое количество льдин, появилась опасность, что они могут пробить борт и утопить судно. Но нам повезло.
Через некоторое время после отплытия я ощутил на барже запах дыма. Похоже на пожар! Я начал искать, в чем дело, и обнаружил в трюме, откуда шел запах, группу военнослужащих, в основном грузин (из другой, не нашей части), которые прямо на ящиках с боеприпасами разожгли для согрева небольшой костер. Несмотря на достаточно бурный национальный протест, я потребовал прекратить эти, мягко говоря, опасные действия.
К Керчи мы подошли на рассвете. Никто нас, конечно, ни оркестром, ни цветами не встречал. К счастью для нас, для противника наш десант оказался неожиданным. Пирсов для швартовки наших судов не нашли, и мы прыгали в холодную морскую воду, доходившую до груди или до пояса, и спешно выбирались на берег. Было 3–4 градуса мороза. Керчь была очищена от врага.
Запомнился такой трагический случай. Через несколько дней после освобождения Керчи мы шли с комиссаром батальона Ковальчуком в направлении Приморского бульвара. Немецкие самолеты бомбили город. Мы к налетам привыкли и не обращали на них особого внимания. Немного не доходя до поворота на бульвар, я поднял голову и увидел падающую прямо на нас бомбу. Не говоря ни слова (не было времени), я сильно толкнул комиссара в подворотню. Он упал, и рядом упал я. В это время разорвалась бомба, которая точно угодила в стоящий рядом четырехэтажный дом, Дом был разрушен. А в этом доме находился штаб десантно-морской части. Многие матросы и офицеры были убиты, многие ранены. Мы с комиссаром были сильно оглушены и легко контужены.
Из дымящихся руин выскочил человек с обожженной головой. Одна его штанина было оборвана, на колене кровоточила большая рана, один глаз висел около носа. Он протянул к нам с комиссаром руки, прохрипел что-то вроде «помогите» и упал. В помощи он уже не нуждался.
После войны, в конце 70-х годов, я был в Керчи, разыскал указанную выше подворотню и сфотографировался на ее фоне вместе с сыном Юрием.
Успех при овладении Керчью во многом был определен тем, что командование и оперработники приняли самые активные меры по обеспечению скрытности при подготовке десанта. Показания пленных подтвердили, что десант явился для немцев полной неожиданностью.
Я был тогда оперуполномоченным батальона и в рамках своих возможностей принимал участие в этой работе.
При вступлении в город Керчь на центральной площади были обнаружены семь повешенных немцами партизан.
В печати и литературе определенного типа встречаются заявления о том, что контрразведчики сидели в тылу, пили водку и занимались всевозможными неблаговидными делами (здесь уж насколько хватает фантазии авторов). О каком тыле можно вести речь, если я, например, в течение пяти месяцев вместе с батальоном находился на знаменитых Ак-Монайских позициях под постоянным огнем противника. Была поставлена задача — тревожить противника и систематически ходить в атаки. До меня в этом батальоне было убито трое оперуполномоченных.
Фронтовой быт на Ак-Монайских позициях был очень тяжелый. Часто шли дожди. Никаких землянок не было. Все бойцы, включая командование батальона, находились в окопах по колено в грязи. Спать приходилось стоя, прислонившись к углу окопа. Месяцами были лишены возможности поменять белье или искупаться. Вшей было множество. Бывало, засунешь руку за воротник гимнастерки и на ощупь, не глядя, вытаскиваешь маленький катышек, состоящий их трех, четырех, пяти вшей… Потом бросаешь этот катышек из окопа в сторону немцев.
С водой было плохо. Во фляги набирали дождевую воду из воронок и клали туда для дезинфекции 2–3 таблетки хлорки…
Вся эта «жизнь» протекала под беспрерывным артиллерийским, минометным и ружейно-пулеметным огнем противника. Помогали все это выдержать молодость и патриотизм, преданность Родине, упорное желание выстоять и во что бы то ни стало победить врага. Здорово помогала и водка, которая выдавалась по приказу И. Сталина по 100 грамм ежедневно. Правда, мы пили по целой кружке. Водка хорошо дезинфицировала кишечник и помогала от всяких инфекций.
Между прочим, зачастую привозили не водку, а какой-то сырец. По-видимому, спирт перевозили в цистернах, где до этого возили бензин. Поэтому водка имела специфический, бог знает какой запах.
Питание же было нормальное. Ночью старшина приползал к командному пункту батальона и приносил термос с горячей пищей. На день он оставлял хлеб, колбасу, лук, яйца, иногда маринованные огурцы, еще что-то. Это сейчас бывает, что солдаты голодают и нередко у прохожих спрашивают деньги, чтобы купить себе хлеб. Тогда такого не было. После ужина я обычно устраивался в углу окопа и полусидя-полулежа, накрывшись плащ-накидкой, ненадолго засыпал. Часа в 2–3 ночи я просыпался, снимал с себя плащ-накидку, шинель и оставался в одном ватнике. Ведь надо было выполнять свои непосредственные задачи оперработника. Это значит, что надо было непосредственно встречаться со своими людьми, а они находились в окопах, непосредственно на переднем крае. Поэтому я был в облегченной одежде, чтобы легче было перебираться от окопа к окопу. Обычно в таких случаях я не любил ползать по-пластунски, а делал короткие перебежки. Противник, как правило, ночью не вел минометно-артиллерийского огня. Немцы обычно бросали осветительные ракеты и стреляли из пулеметов трассирующими пулями. Такая очередь была хорошо видна. Поэтому, когда она приближалась ко мне, я мгновенно ложился на землю и слышал над головой только свист пуль. Особенно неприятны были ракеты. Они освещали местность мертвенным и очень ярким светом. От этого света ложились длинные тени от любой мало-мальской кочки. Горящая осветительная ракета создавала гнетущее состояние и, главное, сильно слепила.