Смерть герцога Офенского

д'Аннунцио Габриэле

Фабрицио и Фердинандо Шоли пробрались в гущу народа, подстрекая самых озлобленных. На окна дворца посыпался ужасающий град камней вперемешку с ружей­ными выстрелами. Выбитые стекла осыпали осаждающих, камни отскакивали от стен, и в первых рядах оказалось немало раненых.

Когда не осталось камней и вышли все пули, Ферди­нандо Шоли крикнул:

— Ломай двери!

И этот крик, подхваченный множеством голосов, от­нял у герцога Офенского последнюю надежду на спасе­ние.

V

Никто не решался закрыть балкон, на котором пал Маццагронья.

Труп его валялся все в том же жалком положении. А так как мятежники, чтобы освободить руки, оставили шест у перил балкона, из-за гардин, раз­дуваемых ветром, виднелся и окровавленный труп послан­ца с обрубленными топором конечностями. Было уже совсем темно. Сверкали бесчисленные звезды. Где-то вдали горело жнивье.

Услышав, как стучат в двери, герцог Офенский ре­шил сделать еще одну попытку. Дон Филиппо совсем обезумел от ужаса — он не открывал глаз, не произносил ни слова. Карлетто Груа с перевязанной головой забился в угол, зубы его стучали от лихорадки и страха, перепу­ганными выпученными глазами он следил за каждым ша­гом, за каждым жестом, за каждым движением своего гос­подина. Почти все слуги попрятались на чердаках, лишь несколько человек остались в соседних комнатах.

Дон Луиджи созвал их и стал ободрять, вооружил пистолетами и ружьями, а затем каждому указал место за подоконниками или за дверными шторами балконов. Каждый должен был стрелять по толпе как можно быст­рее и чаще, молча и стараясь не обнаружить себя.

— Вперед!

Осажденные открыли огонь. Дон Луиджи надеялся вызвать у неприятеля панику. Сам он заряжал и разря­жал свои пистолеты с поразительной быстротой, без устали. Толпа была густая, и ни один выстрел не про­падал даром. Крики, раздававшиеся после каждого залпа, возбуждали слуг и усиливали их рвение. Среди мятеж­ников уже начиналось замешательство. Многие побежали прочь, оставляя раненых на произвол судьбы.

Тогда у кучки слуг вырвался победный крик:

— Да здравствует герцог Офенский!

Увидев спины врагов, эти трусы осмелели. Теперь они уже не прятались, не стреляли вслепую, но, горделиво выпрямившись, старались попасть в намеченную цель. И каждый раз, когда кто-нибудь из врагов падал, разда­вался вопль:

— Да здравствует герцог!

Вскоре осаждающие отступили от дворца. Кругом раз­давались стоны раненых. Остатки камышовых факелов, догорая на земле, бросали на распростертые тела смутные отблески, освещали лужицы крови или, угасая, шипели. Усиливавшийся ветер шумел в ветвях падубов. По всей долине заливались лаем собаки.

Опьяненные победой слуги, все в поту от жары и усталости, ушли подкреплять свои силы. Никто из них не пострадал. Пили не переставая — воцарилось шумное веселье. Некоторые называли имена тех, кого им довелось уложить, и с шутовскими ужимками описывали, как те падали. Псари говорили о схватке так, словно это была охота на какую-нибудь дичь. Один повар похвалялся, будто он убил самого грозного врага — Рокко Фурчи. Вино подогревало рассказчиков, и хвастовству не было конца.

VI

Герцог Офенский, уверенный, что хоть на эту ночь опасность, во всяком случае, миновала, решил бодрство­вать у изголовья стонущего Карлетто. Но вдруг в зеркале сверкнуло отражение неожиданно вспыхнувшего

света, и у дворца, вперемешку со свистом юго-западного ветра, снова послышались крики. Почти тотчас же вбежали не­сколько слуг, едва не задохшихся от дыма в полупод­вальных комнатах, где они уснули пьяным сном. Они даже еще не вполне пришли в себя и шатались, не в си­лах будучи вымолвить ни слова заплетающимся языком. За ними появились другие.

— Пожар! Пожар!

Они дрожали, сбившись в одну кучу, как стадо; ими снова овладела врожденная трусость. Сознание их было притуплено, словно во сне, они не соображали, что надо делать. У них не было даже ясного понимания опасности, которое побудило бы их искать спасения.

Пораженный герцог сперва тоже растерялся. Но Кар­летто Груа, увидев, что комната наполняется дымом, и услышав то своеобразное рычание, с которым разго­рается пламя, принялся вопить таким пронзительным го­лосом и так неистово размахивать руками, что дон Фи­липпо вышел из охватившего его оцепенения и ясно уви­дел близкую смерть.

Гибель была неизбежна. Ветер дул непрерывно, и от этого огонь с необычайной быстротой распространялся по всему обветшалому зданию, все пожирая, все превращая в языки пламени — подвижные, текучие, звонкие. Пламя легко бежало по стенам, лизало драпировки, на миг, словно в нерешительности, задерживалось на поверхности материи, принимало меняющуюся, неопределенную окраску, проникало в ткань тысячью тончайших трепе­щущих язычков, на мгновение оживляло фигуры, изобра­женные па стенах, зажигало на устах нимф и богов ни­когда не виданную улыбку, приводило в движение их застывшие тела. Потом оно бежало дальше, все разгораясь и разгораясь, охватывало деревянные предметы, сохраняя до конца их форму, так что они казались сделанными не из дерева, а из светящихся гранатов, которые вдруг, сразу, словно по волшебству, распадались, рассыпались пеплом. Пламя пело на разные бесчисленные голоса, сли­вавшиеся в единый хор, образуя мощную гармонию, по­добную лесному шуму, состоящему из шелеста миллионов листьев, рокоту органа, состоящего из миллионов труб. В разверзавшиеся с грохотом отверстия стен и крыши местами виднелись звездные венцы ясного неба. Теперь уже весь дворец был во власти огня.

— Спасите! Спасите! — закричал старик, тщетно пы­таясь подняться, чувствуя, как под ним оседает пол, чув­ствуя, как его ослепляет беспощадный багровый свет. — Спасите!

Последнее, нечеловеческое усилие — и ему удалось стать на ноги. Он побежал, наклонив вперед туловище, вприпрыжку, мелкими торопливыми шажками, точно его толкала какая-то неодолимая сила; он бежал, размахи­вая изуродованными руками, пока не упал, как сражен­ный молнией; сразу же охваченный пламенем, он съежил­ся и сплющился, точно лопнувший пузырь.

Рев толпы постепенно усиливался, покрывая шум по­жара. Ошалевшие от ужаса и боли, наполовину обгорев­шие, слуги выбрасывались из окон и разбивались на­смерть. Тех, кто еще дышал, тут же добивали. И каждый раз при этом раздавался все более громкий рев.

— Герцога! Герцога! — кричали еще неутоленные ди­кари: им хотелось видеть, как из окна выбросится тиран со своим любимчиком.

— Вот он! Вот он! Это он!

— Сюда! Сюда! Тебя-то нам и надо!

— Подыхай, пес! Подыхай! Подыхай! Подыхай!