Смерть Хаоса

Модезитт Лиланд Экстон

Елена сказала мне, что на этой дороге имеется постоялый двор, и, разумеется, не обманула. Правда, хижина представляла собой развалюху: деревянная дверь сорвалась с проржавевших железных петель, а поросшая травой крыша во время дождя или снегопада явно протекала. Во всяком случае, на это указывали влажные пятна и углубления на грязном полу. Несмотря на то, что дверь практически отсутствовала, холод меня не страшил: эта проблема легко решалась с помощью магии гармонии. Чего нельзя было сказать о еде всухомятку: сами по себе хлеб и сыр вовсе недурны, но я ел их уже почти целую восьмидневку, так что поневоле заскучал по стряпне Риссы.

И даже по своей собственной.

Дав Гэрлоку пощипать травку, я покормил его зерном и отвел на водопой к находившемуся позади дорожной хижины источнику. Окинув взглядом лежавшую впереди дорогу, поднимавшуюся к Нижним Рассветным Отрогам, я отвел пони назад в дом и разложил в уголке свой спальный мешок.

Спалось мне хорошо, и никакие сны меня не беспокоили.

X

Западная Арастасия, Хидлен (Кандар)

Достав маленькое полированное зеркало, Герлис аккуратно помещает его в самый центр покрытого кремовой скатертью раскладного стола, после чего подходит к пологу парусиновой палатки и, высунувшись наружу, говорит:

– Орорт, меня не должен беспокоить никто, кроме Его Сверхвысочайшего и Вольного Могущества, герцога.

– Слушаюсь, господин!

Стражник склоняет голову, а когда поднимает ее, полог уже опущен.

Герлис уже сидит на табурете из полированного белого дуба и, не обращая внимания на то, что в палатке становится душно и на его лбу уже выступают бусинки пота, неотрывно смотрит в зеркало.

Сначала его поверхность затягивает колышущийся белый туман, но потом он сменяется расплывчатым изображением. Через некоторое время оно обретает достаточную четкость, чтобы позволить Герлису различить пятерых едущих по узкой дороге всадников. Ведет их женщина, кифриенский офицер. Близ нее едет мужчина на низкорослом пони. Изображение вновь дрожит, затуманивается и тает.

– Получается, что угроза исходит от горстки кифриенцев, – хмуро бормочет Герлис, утирая лоб. Переведя дух, он встает и направляется в дальний угол палатки, где берет бутылку вина.

– Уже обернулись… проклятия силы… – бормочет он, сделав долгий глоток.

За первым глотком следует второй; потом Герлис ставит бутылку на крышку стоящего рядом с походной койкой сундука, возвращается к столу, садится и сосредоточивается.

Когда клубы тумана рассеиваются, он видит поджарого лысеющего мужчину в желтовато-коричневом мундире со знаком «солнечной вспышки» в петлице.

– Солнечные дьяволы… наколдовывают неприятности… но пока не время. – Он делает жест, и зеркало тускнеет. – Время настанет, когда Берфир будет прочно удерживать Хидлен.

Его взгляд фиксируется на зеркале в третий раз и вызывает изображение худощавого человека в цветах Хидлена, который, оглядываясь через плечо на заходящее солнце, натачивает длинный клинок.

Герлис кивает.

– …друг Кеннон… еще убийцы… – едва слышно бормочет он себе под нос, после чего поднимает свою левую руку.

– Левая рука герцога, – говорит Герлис, – многие проклянут ее!

По кончикам его пальцев пробегают язычки красно-белого пламени, и он улыбается. Глубоко под лугом земля содрогается, и вскоре, хотя полдень стоит безветренный, по траве за палатками пробегает рябь.

XI

Холодный ветер врывался сквозь дверной проем, и по придорожной хижине плясали снежные хлопья.

У порога намело небольшой сугробчик. Выбравшись из спального мешка и размяв затекшее тело, я собрал щепок, наломал с чахлых кустов прутьев, и скоро мой побитый чайник уже булькал над маленьким костром. Мне очень хотелось чего-нибудь горяченького.

Во время сбора хвороста Гэрлок фыркал и всхрапывал, а когда я, наконец, отвязал его, громко заржал.

– Что, небось думаешь, мне надо было сначала тебя отвязать, а уж потом костром заниматься?

Отведя Гэрлока к источнику и напоив, я оставил его щипать траву, а сам заварил крепкого чая и, достав очерствевшие настолько, что впору было дробить их долотом, галеты, принялся макать их в чай и есть, не обращая внимания на привкус дыма. Завтрак был дополнен пригоршней изюма и последними оливками. К сожалению, оливок в дорогу много не возьмешь: без рассола они быстро портятся, а рассол слишком тяжел.

Утренние водные процедуры свелись к ополаскиванию лица, а бриться я не стал вовсе, разумно полагая, что на продуваемых ветрами горных дорогах потеть мне не придется. Разбросанные здесь и там снежные заносы заставляли вспомнить о близости зимы, хотя меня уверяли, что этот перевал, поскольку он находится далеко на юге, снегом не заваливает никогда. Во всяком случае, не заваливает надолго.

Мое внимание привлекло валявшееся в углу кедровое полено в треть локтя длиной и спана три в поперечнике: видать, кто-то счел этот обрезок слишком маленьким для костра. Согреваясь у догорающего огня, я достал нож и занялся резьбой: в этой области у меня нет больших достижений, так что попрактиковаться стоило.

Вскоре из-под моего ножа стали проступать черты человеческого лица, но чьего именно, так и осталось неясным: огонь догорел, и пришло время продолжить путь в Хидлен. Я застегнул плотную куртку и спрятал полено в седельную суму.

Гэрлок заржал. Вырывавшиеся из его рта клубы белого тумана смешивались со снежными хлопьями.

– Поехали, старина.

Дорога плавно шла на подъем, а снег валил все плотнее. Хотя у меня было ощущение, что серьезного усиления снегопада не произойдет, я все равно начал беспокоиться, ибо снег уже налипал на глину дороги, а придорожная трава и вовсе скрылась под белым ковром. Впрочем, при всем моем беспокойстве, Гэрлок продолжал переставлять копыта, и мы двигались на восток, покуда не добрались до перевала. Устраивать там привал я не стал – не только из-за снега, но и потому, что, как говорила Елена, дорога по ту сторону петляла еще пуще и спуск был много длиннее подъема. Мне вовсе не хотелось, чтобы усилившийся снегопад, в том случае если чувство погоды подведет, накрыл меня высоко в горах.

Снег валил все сильнее, но зато ветер стих, и хлопья падали почти отвесно. Теперь тонкое одеяло покрывало все вокруг, включая гриву Гэрлока, которую мне приходилось отряхивать.

Потом снегопад сошел на нет, но воздух остался неподвижным. Единственными звуками, нарушавшими царившую в горах тишину, были дыхание, мое и Гэрлока, да равномерный перестук конских копыт.

Через некоторое время на снежном ковре запестрели пятна валунов. Снег соскальзывал с кривых ветвей росших по краям горной дороги деревьев, главным образом кедров. Потом появился и ручеек; крохотный поначалу, он, по мере того как петляющая дорога спускалась все ниже, становился глубже и шире, пока не превратился в настоящую речушку.