Смерть и прочие неприятности. Opus 2
Шрифт:
Губы под закрученными усами одарили ее ответной улыбкой. Искристой, привычной, ободряющей — которой Еве так не хватало сейчас и все дни безумного маскарада, каким обернулась ее жизнь.
— Лиора Тибель. — Эльен поклонился другой гостье, скорым шагом подошедшей к ним. — Благодарю, что не только помогли доставить к этим стенам главную их драгоценность, но и явили свой сиятельный лик, коего я не имел счастье созерцать долгие и тоскливые годы…
— …но сноровки в медовых речах за эти тоскливые годы явно не растерял, — закончила
— В рабочем кабинете. Ждет вас. — Враз погрустнев, призрак отвернулся. — Вернее, вас, лиоретта. Лиора Тибель, вы не будете возражать, если…
— …если детишки поговорят вдвоем? Ничуть. — Тяжелый вздох Мираны смешался с шелестом снега. — Все, что я могла сказать своему племяннику, я уже сказала днем. Увы, для моих доводов Уэрт был и остается слишком упрямым ребенком.
Больше не сказалось ни слова. Но пока они пересекали внутренний двор, Еве казалось, что неощутимый ею мороз с каждым шагом становится колючее.
Он не отступил, даже когда их шаги — уже их — эхом зазвенели в болезненно знакомом холле.
— Дорога мне известна, — сказала Ева, пока они поднимались по каменной лестнице; цветы на стенах распускали лепестки серые, как меланхолия. — Вам, полагаю, со мной не по пути.
— Я велел подать фейр в голубую гостиную, как только заклятие известило меня о гостях. — На площадке второго этажа Эльен учтиво открыл Миране дверь, за которой ждал длинный коридор. — Лиора Тибель, не сочтете ли оскорблением…
— Я помню, где голубая гостиная. — Та переступила порог размашисто, словно на полу не темнела деревянная планка, а зиял огненный провал. — Можете перекинуться словечком, если не подозреваете меня в том, что я стащу у Уэрта любимую вазу.
Эльена к восхитительной привычке госпожи полковника угадывать его предложения, видимо, уже привык. Во всяком случае, к Еве он повернулся без малейшего удивления.
— Всего пара слов, прежде чем вы подниметесь к нему, лиоретта, — сказал призрак, пока стрельчатые арки глухо перекатывали удаляющиеся шаги. — Он любит вас. Он страдает, потому что любит вас. Он хочет, чтобы вы пришли. Значит, хочет быть переубежденным.
Ева смотрела в светлую зелень его глаз. Светильники на стенах едва заметно просвечивали сквозь них — словно белое солнце искрилось через источенное морем бутылочное стекло.
— Вы уже помогли ему выбраться из черноты одиночества. Если кто-то может сделать это снова, то только вы. — Призрачные пальцы колко коснулись ее руки, сжав беспомощно опущенные ладони. — Жизнь и посмертие приучили меня выговаривать лесть и ложь легко, но я не лгал, когда говорил, что вы ярче любого света.
— Даже если это я толкнула его обратно? В черноту?
Пауза перед ответом была почти незаметной.
Но все-таки была.
— Даже если это вы.
Пауза была, но Ева, не опустившая взгляда — как бы тяжело это ни казалось, — не увидела
Даже удивления.
— Он ничего не говорил. Но сопоставить факты нетрудно, — сказал Эльен, без труда прочтя немой вопрос в ее лице. Разжав пальцы, отступил на шаг. — Идите.
Повторять не потребовалось.
Когда Ева поднялась на первую ступеньку из тридцати, оставшихся до важнейшей, возможно, беседы в ее нежизни, ей было уже не холодно.
— Как будто тебе впервые проповеди читать, — заметил Мэт в такт ее страху, пока она как могла растягивала отнюдь не бесконечную лестницу.
— Не те, от которых зависит так много.
— Да ладно тебе. Извинишься — ты это вроде умеешь, в отличие от некоторых. Напоешь песенку о неземной любви — можешь буквально, это ты тоже вроде умеешь. Людям иногда свойственно пускаться в сложные танцы там, где нужен забег на короткую дистанцию, но у тебя с этим вроде тоже проблем нет.
— А тебе-то какой интерес?
— Просто подбадриваю соседа по голове. С соседями, знаешь ли, лучше дружить. А то оглянуться не успеешь, а поутру найдешь в своих тапках что-то липкое и белое, и хорошо если это окажется зубной пастой.
Стиснув зубы, Ева подступилась к дверям на этаж — и, провернув ручку, принялась отмерять последние шаги до момента истины.
Не могло же все, что они строили неделями, сломаться от нескольких фраз. В самом деле. Она пробивалась сквозь его стены раньше, пробьется снова. Как справедливо заметила Белая Ведьма (тройную альтерацию ей ниже спины), проблемы решаются словами через рот — а поговорить с Гербертом о том, что он и так уже слышал, Еве несложно.
Все получится. Получится.
В кабинет она скользнула без стука, но с негласным приглашением.
Герберт сидел за столом — светлые волосы падают на лицо, рубашка в отблесках кристаллов отливает кладбищенским светом. Перо в левой руке размеренно выводило чернильные строчки в книге, что Ева уже видела — в день, когда нашла некроманта умирающим в том самом кресле, где теперь он работал.
— Все-таки пришла, — сказал Герберт, когда затворившаяся дверь негромко щелкнула замком. — Удачно. Хотя в ином случае я заглянул бы сам.
Он даже головы не поднял.
— Герберт, я хотела…
— Я оставил подробные инструкции, как поддерживать твое существование. Раствор, заклятия, руны. Передам их Мирку. Полагаю, он сможет подыскать некроманта, которому можно доверять. — Аккуратно отложив перо, он положил ладонь на желтую страницу под невысохшими чернилами — по-прежнему не глядя на Еву, застывшую по другую сторону столешницы. — Здесь будет записано все, что касается моих исследований воскрешения. Если я успею завершить его до ритуала, я сообщу. Если я не вернусь, найдешь книгу в верхнем ящике стола — у тебя останется доступ ко всем закрытым дверям в этом замке.