Смерть и прочие неприятности. Opus 2

Сафонова Евгения

— Неужели это…

***

«Это записи Берндетта, — сказала Айрес, когда книга легла на стол по соседству с недоеденным пирожным. Кощунство, один взгляд на которое наверняка заставил бы Верховного Жреца освободить свой пост куда раньше, чем тот надеялся: трудно восхвалять богов с сердечным приступом. — Дневник, что он вел, когда открыл ритуал призыва».

Но Верховный Жрец этого не видел, и потому сейчас благополучно завершал одиннадцатое песнопение, усыпляя внимание тех немногих, что дослушали до этого момента. Впрочем, все немедленно проснулись, стоило прозвучать финальному «ибо правдиво

каждое слово мое», и зааплодировали так ретиво, будто их одарили величайшим откровением в жизни. Айрес не увидела бы Мирка, даже задери она голову, но знала — тот смыкает ладони с тем же рвением. Она сама благодарила за молитвы куда более сдержанно: бурные аплодисменты, по ее мнению, пристали арене, но не этой площади.

Уэрт считал так же.

Двери храма остались открытыми, выпустив жрецов, и не могли движением предупредить о том, что настает главный момент дня. Однако заметить еще одну фигуру в белом, спускавшуюся по храмовым ступеням, было нетрудно.

Уэрта она увидела, лишь когда тот двинулся по освобожденному проходу, сопровождаемый гулом. Золотистые волосы, по традиции непокрытые, падали на ритуальную мантию — Айрес поймала глупую мысль, как сейчас ему должно быть холодно, если от мороза его отделяют лишь тонкий лен церемониальных одежд, похожих на эти нелепые эльфийские хламиды.

Глупым было не столько это, сколько желание это исправить.

«Записи Берндетта сгорели в Великом пожаре», — сказал Эдрилин Рейоль шесть лет назад: не подозревая, что ему не суждено увидеть, как его сын поднимется на трибуну, чтобы войти в историю.

«Это ложь, которую наша семья тщательно хранит уже три века. Тот пожар устроил сам Берндетт, чтобы оправдать потерю записей. Поджег дворец, обвинив врагов короны. — Айрес помнила, как улыбалась потрясению в их глазах. Наверняка слова были немного иными: и самая хорошая память не может удержать всего, но суть оставалась неизменной. — Он передал дневник своему наследнику, когда тот готов был взойти на престол. С тех пор он передается от отца к сыну, от матери к дочери».

Когда Уэрт склонил голову, дабы принять финальное благословение, толпа на площади сомкнулась, отрезая путь назад.

Айрес почти не слышала, что говорил Жрец, вздымая руки к облакам. Лишь догадывалась, как губы Уэрта сжались, когда рукава старика едва не хлестнули его по лицу, и уловила среди воззвания к богу неуместное «окажи ему ту же милость, что явил Ты пращуру его» — Жрец дерзнул немного отойти от обычного «нашему освободителю». Впрочем, и случай был особый: после Берндетта на эту трибуну не поднимался ни один Тибель. Не для ритуала.

Айрес предпочла бы формулировку, не имевшую отношения к их предку. Лгать богу в лицо — не лучший способ завоевать его расположение.

«И что там написано?» — оправившись от потрясения, спросил Эдрилин, приближая тот ужин к своему роковому концу.

Айрес ответила не сразу. Даже несмотря на то, что ждала вопроса. Она прекрасно знала, что последует за ответом — и, понимая, что это глупо (так же глупо, как сейчас волноваться о том, что ее наследник может замерзнуть на пути до трибуны), все равно тянула секунды.

Ответ разнесся над столом в такой же тишине, в какой теперь народ следил, как Жрец кладет ладонь на макушку наследника престола для последнего

напутствия.

«Что Берндетт никогда не призывал Жнеца».

***

— И Айрес хранила его в сокровищнице? — выдохнула Ева, все еще пытаясь осознать, что именно держит в руках. — Серьезно?

— А кто подумает, что там что-то кроме брюликов? Особенно если шкатулка запечатана так, чтобы ее смог открыть лишь законный король и избранный им наследник, и окружена таким количеством защитных чар, что уничтожить ее можно разве что в Ородруине заодно с содержимым?

Доводы демона звучали разумно. И это не мешало Еве смотреть на дневник с куда большим потрясением, чем если бы она увидела призрака. Призрак, в конце концов, сейчас стоял за ее плечом, глядя на сокровище в ее пальцах ровно с тем же выражением лица.

Своего Ева не видела, конечно, но представить было нетрудно.

— Тайна передавалась от отца к сыну. Или к дочери. Всегда только из уст в уста, без единого стороннего свидетеля, — продолжил Мэт. — Айрес положено было передать ее малышу, однако у нее были на этот счет другие планы.

— А я могу открыть ларец потому же, почему смогла войти в сокровищницу. — Понимание приходило толчками. — Но Айрес дико рисковала. Если бы Мирк вдруг…

Она осеклась за миг до того, как демон одобрительно цокнул несуществующим языком, подтверждая невысказанное.

— Да, златовласка. Айрес не отреклась от престола. Она остается законной королевой. Мирк — узурпатором. Он не получил бы дневник, даже если б нашел шкатулку. Лишь после ее смерти.

— А Герберт…

— У малыша был неограниченный доступ к библиотеке. Все, что могло бы ему помочь, он искал там. Он верил любимой тете Айри. Он знал, что все дневники Берндетта сгорели в Великом пожаре. Он знал, что успешное проведение ритуала в интересах королевы. Так зачем бы ей скрывать то, что имеет к нему прямое отношение? Можешь представить себе его, роющимся среди тряпок в поисках вещи, в несуществовании которой он полностью уверен?

Так просто, думала Ева, чувствуя под пальцами теплую кожу. Главное сокровище королевского рода хранилось в сокровищнице. И ведь сама бы стала искать нечто подобное (даже знай она о его существовании) в тайнике в спальне, в жутко секретной комнате, спрятанной за книжным шкафом…

Где угодно, только не под тлеющим платьем давно умершей королевы, в сундуке с пошлыми ромашками, в седьмом зале керфианского Эльдорадо.

— Зачем? — спросил Эльен. — Зачем было хранить его в такой тайне?

Ева могла только догадываться, сколько вопросов призрак хотел бы задать на самом деле. Он-то не слышал диалога с гостем в ее голове — вернее, слышал далеко не все.

Но ограничился самым важным.

— Листай до последних страниц, — сказал Мэт. — И я бы на твоем месте поторопился.

Листала Ева недолго: наугад открыла дневник в середине и обнаружила пустоту — дневник был исписан едва ли наполовину. Оставалось лишь перевернуть несколько страниц назад, добравшись до последней записи основателя правящей династии. Короткой, всего на лист, датированной 480 годом — чуть меньше чем четыре сотни лет назад. Через месяц после воцарения первого из Тибелей: Эльен хорошо постарался, вкладывая в голову ученицы даты и хроники керфианской истории.