Смерть и прочие неприятности. Opus 2
Шрифт:
— Я могу многое, девочка. Даже Уэрти неведомо все, на что я способна. Разглашать границы своих возможностей — не слишком разумное решение, лучше предоставить противникам пребывать в пагубном неведении. — Опершись ладонями на алтарь, Айрес бесстрастно и безжалостно впивалась глазами в ее глаза. — Прорехи между мирами открываются с определенной периодичностью. Как ты уже могла убедиться, узнать, когда и где они откроются, мне несложно. Существует заклинание, которое заставляет прореху работать в обе стороны. Очередная прореха возникнет через несколько часов. Я могу сделать так,
Ева осознала, что судорожно, непонимающе комкает в пальцах подол рубашки.
Лжет. Наверняка лжет. Но зачем? И хотя бы часть этой лжи — безусловная правда: что королева может вычислять появление прорех, ей и Эльен когда-то говорил, и по логике вещей напрашивается…
— Зачем это вам?
— Ты должна исчезнуть. Уничтожить тебя, когда Уэрти так тебя любит, значит навсегда объявить ему войну. В другом мире ты не будешь представлять для меня угрозы. — Палец Айрес неторопливо, чуть слышно постукивал ногтем по камню. — Это компромисс ради него. И того, чтобы он остался на моей стороне.
Зачем ей лгать? Зачем предлагать то, чего она не собирается делать? Издевки ради? Нет, не до издевки ей, когда в столице бунт… Айрес тирин Тибель нужно каким-то образом разобраться с Избранной, избавиться от нее раз и навсегда — прежде, чем факт ее существования станет известен всем, прежде, чем ее обнаружат в подвалах Кмитсвера. Прежде, чем эта весть подольет в пожар восстания топливо надежды, что в данной ситуации будет уже не рычагом управления — бумерангом, бьющим того, кто его отпустил.
Если на один миг предположить, что все это всерьез…
— И Герберт… Уэрт… согласился на это?
— Конечно нет. Он не верит, что ты согласишься его оставить. — Когда Айрес выпрямилась, золотые нити, окантовывавшие ворот королевского платья, блеснули в свете люстры едва заметным переливом. — Ты заставила его свернуть с уготованной тропы. Я хочу, чтобы он на нее вернулся.
— Хотите, чтобы я бросила его?
— Его. Восстание. Все это.
— А если я откажусь?
Айрес тонко улыбнулась.
— Зависит от обстоятельств. Но, как я уже говорила, ты должна исчезнуть.
Учитывая, что королева только что вещала об «отбросах» — спрашивать, каким образом ей полагается «исчезнуть», Ева сочла глупым.
— А как же рычаг управления и надежда?
— Я предлагаю тебе. Один раз, — произнесла Айрес, проигнорировав вопрос. — Забудь о Уэрте, и я верну тебе жизнь. Забудь обо мне, и я помогу тебе вернуться домой.
Наверняка какая-то проверка, думала Ева лихорадочно. Даже если принять во внимание условия, она никак не могла ожидать от Айрес подобной щедрости. Или это не щедрость? Что мешает королеве сказать племяннику, что Ева благополучно вернулась домой, а в действительности просто смести в совочек оставшийся от нее пепел? Но тогда не было никакого смысла вести Еву сюда и разыгрывать весь этот спектакль в пустом зале…
А если это проверка, чего от нее ждут?
— Если я соглашусь, — помедлив, молвила Ева, прощупывая почву, — вы позволите нам с Гербертом увидеться… после моего воскрешения?
— Если ты согласишься, ты отречешься от
— Вы же все равно не позволите нам быть вместе.
— Как я уже говорила, зависит от обстоятельств, — откликнулась королева ускользающе. — Но даже если я позволю вам воссоединиться, как ты представляешь ваше будущее? Ты мертва. Ты не можешь сделать его счастливой. Не будучи мертвой.
— Если вы действительно его любите, ради него вы должны бы…
— Моя снисходительность к нему не безгранична. Не говоря уже о тебе. Даже если я милостиво подарю ему твою жизнь — если вы не расстанетесь сейчас, расстанетесь позже. — Айрес скрестила руки на груди; их разделял алтарь, расстоянием нивелируя разницу в росте, но королева все равно взирала на собеседницу сверху вниз. — Ты не из тех, кто готов пожертвовать всем ради любви. Одного взгляда на тебя хватит, чтобы это понять. Ты — не часть нашего мира, и не готова ею стать. То, что ты оставила по ту сторону, тебе важнее того, что ты обрела здесь. Если я неправа, скажи, что это не так. Скажи, что будешь покорной ради его блага, скажи, что никогда его не оставишь… или соглашайся уйти, пока я не передумала.
Треклятая тибельская проницательность, подумала Ева тоскливо. Мимолетом, ибо в основном ее мысли занимали совсем другие соображения.
О том, какого ответа от нее ждут.
— …ловушка…
Слабое эхо Мэтовского голоска потонуло в море догадок, штормом бившихся в сознании.
Скажешь, что королева неправа, вымолишь право вернуться к Герберту — останешься рычагом давления. Вдруг на это Айрес и рассчитывает? Сыграет в великодушие, будет держать Еву в добровольных заложниках — и повяжет племянника по рукам и ногам. Ею, Евой, и ее «свободой». А на деле, может, королеве и не под силу осуществить предложенное: просто она знала, что Ева на это не согласится. Ни одна порядочная любящая девушка не согласилась бы.
Ни один здравомыслящий человек, знакомый с Айрес тирин Тибель, тоже.
Ева почти не играла в шахматы. Плохо умела просчитывать наперед чужие действия, видеть ловушки, разгадывать ход мыслей противника. И сейчас дико жалела, что не училась.
Что будет с Гербертом, если сейчас она откажется?
Что с ним будет, если она согласится?..
Еще миг невидимые весы, на каждой чаше которых покоился один из возможных вариантов ответа, балансировали в равновесии.
— Ладно. Идет.
Груз лихорадочных соображений лег на одну из чаш одномоментно.
Лицо Айрес не выразило ничего.
— Стало быть, ты соглашаешься.
— Да. Я хочу жить.
Она не знала, правильно ли считала чужие ожидания, которые теперь пыталась обмануть. Но услышанное слишком уж располагало к тому, чтобы Ева топнула ножкой и сделала все, дабы разрушить нарисованный королевой портрет.
Что ж, Ева ее удивит. Хотя бы затем, чтобы посмотреть, что будет дальше. Да и цветасто расписаться перед Айрес в вечной любви к ее племяннику Ева все равно бы не смогла.