Смерть и жизнь рядом
Шрифт:
После сеанса Ниночка уходит, а Таня остается, говорит, что хочет соснуть.
Некоторое время Таня слышит веселые голоса молодых партизан, затем постепенно опять наступает тишина, только слышны грузные шаги караульных и где-то скребется лесной зверек. И тут девушка не выдерживает. Уткнувшись лицом в жесткую подушку, Таня плачет. В который уже раз она сожалеет, что Зорич не послал ее в Братиславу. Обеспокоенный продолжительным отсутствием вестей от Колены и Штефана Такача, вызванным, возможно, не провалом, а потерей связи с долго блуждавшим отрядом, Зорич решил послать
Власта ушла вчера, Таня сама проводила ее до крайних партизанских постов, и, хотя упрямая русская комсомолка ни словом не выразила чувств, волновавших ее, Власта поняла, что Таня охотно пошла бы вместо нее. Таня стремилась к активному действию, только поединок жизни со смертью мог отвлечь ее от постоянной тоски о Несторе. Сердце подсказывало, что он жив, она не хотела верить в его гибель, и словами поэта она говорила: «Я буду ждать», горько сожалея о том, что не сказала этих слов, когда он вошел последний раз в землянку и попрощался: «Ну, сержант, я ухожу…» Могла ли она думать, что он совсем уходит из ее жизни?..
А в это же время, когда Таня предавалась своим неутешительным воспоминаниям, Николай Трундаев привел к Зоричу паренька, который сообщил, что Нестор Степовой жив, но может и погибнуть, так как находится в руках гестапо.
Это был коренастый юноша с круглым мальчишеским лицом, сейчас возбужденным и несколько смущенным. У него была светлая кудрявая голова, живые темные глаза и пушок на верхней губе.
Окинув парня быстрым и пристальным взглядом, Зорич спросил его имя.
— Янко. Янко Плинек.
— Чо вам треба?
Парень немного знал русский язык, который изучал тайком, чтобы не дознались гардисты или немцы. Они, ясное дело, и заподозрить не могли об истинных симпатиях Янко — сына надзирателя топольчанской тюрьмы. А юноша, как и большинство словаков, всей душой был на стороне русских. Янко давно искал возможность на деле показать свою ненависть к фашистам и свою любовь к русским.
Янко не мог толково объяснить русскому майору своих чувств, хотя усатое лицо партизанского командира располагало к откровенному и душевному разговору. Янко побаивался, что ему — сыну тюремного надзирателя — вообще могут не поверить. Виданное ли дело, чтобы сын предавал отца! Нет, Янко не хотел зла отцу, ни в коем случае. Отец его тоже любил Чехословакию и не очень-то жаловал фашистов. Янко знал это и поэтому пришел сюда, в горы, когда услышал от одного патриота, где стоят партизаны.
Велитель заинтересовался. Это было видно по выражению его лица, ставшего сразу строгим, даже, пожалуй, жестким, как позже рассказывал Янко. И лицо велителя уже не выражало обычной доброты, когда Янко стал рассказывать, как гестаповцы избивают и мучают русского парня Нестора. Это был партизан, попавший в гестапо из-за предательства. А несколько дней тому назад в тюрьме появился и второй русский — летчик, по имени Николай. Обоих ждут пытки и смерть. Их нужно спасти. Их нужно во что бы то ни стало спасти, пока еще не поздно, и вот Янко пришел к партизанам.
Он говорил быстро, взволнованно.
Летчика привезли ночью, рассказывал Янек, и он был
Все это Янек узнал от Ержи — тюремного переводчика и надзирателя, очень расположенного к Янеку.
Ержи был венгром по отцу и немцем по материнской линии. Но он не одобрял поведения германских солдат, их жестокости. И поражение Гитлера на фронте Ержи объяснял политикой фашистов, восстановивших против себя все народы.
Ержи продолжал работать переводчиком гестапо и тюремным надзирателем, оправдывая себя тем, что он не может обречь семью на голод. А это случится, если он откажется служить.
Русский партизан Нестор и летчик Николай были удивительными людьми. Таких Ержи не встречал. Когда Нестор поправился и стал ходить, его начали вызывать на допросы. Нестор возвращался избитый, но не унывал. «Все равно, Ержи, наша возьмет, — говорил он. — И твои фашисты ничего от меня не узнают, даже если они все жилы вытянут. Так и скажи им, Ержи, слышишь?»
Он был безрассудным парнем, этот русский партизан, но Ержи не был безрассудным и ничего не говорил истязателям Нестора, хотя по долгу службы должен был передать его слова. Ержи ничего не говорил, потому что Нестор все больше и больше нравился ему, и в ночные часы, когда можно было не опасаться начальства, Ержи заходил в одиночку русского и говорил с ним о его Родине, о России. Нестор уверял, что русские обязательно побьют Гитлера, хотя, может статься, сам Нестор и не доживет до победы. А когда Ержи спросил, почему Нестор так уверен в победе русских, парень даже удивился такому наивному вопросу.
— Потому, — ответил он, — что на нашей стороне правда, Ержи, а правда всегда побеждает. И еще потому, Ержи, что мы воюем не только за себя, а за счастье всех людей на земле, вот какое дело. Теперь вы понимаете, почему я пришел в вашу Словакию и не жалел жизни…
Ержи только головой качал: это не укладывалось в его сознании.
Тогда Нестор рассказал ему о какой-то чудесной книге, будто найденной на груди расстрелянного немцами юноши и ставшей чем-то вроде священной реликвии партизанского отряда. В этой простреленной книге были замечательные слова, которые, правда, были вырваны разрывной пулей, но Нестор помнил их наизусть:
— Самое, дорогое у человека — это жизнь…
Ержи согласно закивал головой. Он тоже считает, что самое ценное у человека — жизнь.
— Она дается ему один раз, — продолжал русский партизан, — и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…
Ержи слушал и проникался к русскому партизану уважением, смешанным с удивлением и даже опаской. «Кто он такой, этот парень, похожий не то на кузнеца, не то на шахтера из Новаки? Мечтатель? Или, может быть, он немного спятил? Что ж, и это могло быть». Немало страшного повидал на своем веку тюремный надзиратель, особенно в последние месяцы. Эти парни в черных мундирах могли хоть кого свести с ума.