Смерть императора
Шрифт:
– Не проще ли нам сразу было ехать в Селевкию? – уточнил Кука.
– Э, друг мой, ты забыл, что наш план не так прост. Никто не откроет ворота города, если приедет военный трибун Шестого легиона и попросит это сделать. Даже если очень настойчиво попросит.
– Ты – посол Траяна… Разве не откроют? – удивился Кука.
– В том-то и дело, что посол только в Хатре. В Селевкию мне император поручений не давал, писем – тоже… Союзнички дорогие, помните о своем долге – или что-то в таком духе прочитает правитель Хатры. Но с парфянами наш император более не ведет переговоров. Он их покоряет. Посему в Селевкии я не посол.
– А
– О, вот в этом весь фокус! Хатрийскому каравану, например. Греческому торговцу. Надеюсь, Дионисий нам поможет.
– Дионисий – еще та змея. Он может услужить. Но точно так же может и предать. И продать – за пару сестерциев.
– Дороже.
– В смысле?
– Если он нас будет продавать – то дорого. Этот не продешевит.
Приск оглянулся. Основной караван отстал довольно-таки сильно – их разговор никак не могли услышать.
– Завтра или послезавтра мы захватим Дионисия, а в придачу – кое-какие нужные нам вещи и навсегда исчезнем отсюда.
– Полагаешь, это будет просто сделать? – неожиданно усомнился Кука. – По моим наблюдениям, все расчеты идут кувырком, когда они слишком сложные.
– Не слишком сложно – ведь Дионисий – наш гостеприимец, и мы будем жить в его в доме.
– С гостеприимцами так не поступают. Типа – запихал в мешок и увез.
– Мы же не будем его убивать. Или грабить. Мы просто попросим – очень настойчиво попросим его проводить нас до Селевкии на Тигре. А если он откажется – будем настойчивы. Аза службу отблагодарим. Щедро.
– Надеюсь, этот грек тебя не обхитрит… – вздохнул Кука.
Они остановили коней и подождали, когда подъедут Дионисий и его люди. В Хатру пусть они въедут первыми. Римляне – следом.
Глава V
Старый раб и новый враг
Да, верно опасался Кука – не всем замечательным планам суждено бывает воплотиться в жизнь именно так, как они были задуманы.
Вечером, располагаясь в отведенных покоях, Приск отметил про себя (и не только про себя, но поведал об этом и Куке), что Дионисий в сумерках отослал куда-то троих или четверых посыльных. При этом сообщение о прибытии послов от римского императора он отправил с гонцами двумя часами ранее. Кому теперь он сообщал важные сведения и что задумал ненадежный союзник?
Вечером Приск велел Канесу, Пробу и Менению стоять три первые ночные стражи возле гостевых покоев и в случае подозрительного движения в доме сразу будить всех римлян. Неясно, правда, было, что бы сумел в этом случае предпринять Приск, но караул не позволит потихоньку перерезать гостям горло. Четвертую стражу трибун стоял сам.
Утром он, Кука и Малыш направились на прием в священную часть города. Их лично встретил верховный жрец бога Шамша еще у ворот и, вручив каждому по серебряному амулету лучистоголового бога, провел римлян в храм, к алтарю, где высилась только что изготовленная статуя Траяна. Этот хатрийский Траян был очень похож и одновременно чудовищно не похож на самого себя – знакомые черты были искажены на восточный манер так, что прагматичный император превратился в восточного деспота, подозрительного, злобного и мстительного. Вглядываясь в этот каменный лик, Приск невольно содрогнулся. Но кто знает – может быть, правитель, которому он служит, таков на самом деле?
По
К тому же Канес и Проб вместе с провожатыми уже явились с рынка – по приказу трибуна на каждого купили они по длинной хатрийской тунике и по плащу. Переодевание, разумеется, не гарантировало неузнавания, но все же в таком виде римляне должны были привлечь меньше внимания.
Приск направился из гостевой половины дома в хозяйскую. Сейчас предстояло исполнить самую тонкую часть их плана – уговорить Дионисия поехать вместе с римлянами в Селевкию. Или просто скрутить грека и запихать в мешок – как выразился Кука. Если честно, то Приск не был уверен, что выделенных Адрианом денег хватит на подкуп грека.
Но в хозяйском таблинии Дионосия не было – в кресле сидел какой-то молодой человек в длинной вышитой хатрийской тунике, перепоясанной украшенным каменьями поясом. По обеим сторонам от кресла по местному обычаю стояли курильницы с серебряными крышками, и голубоватый дым не давал четко рассмотреть лицо.
Молодой человек поднялся. Шагнул ближе.
– Сабазий! – Лишь очутившись почти вплотную с беглым своим рабом, Приск узнал его.
– Трибун Гай Осторий Приск! – Сабазий, вместо того чтобы поклониться или поцеловать руку господину, надменно выпрямился. – Не называй меня больше чуждым мне именем Сабазий! Меня отныне величают моим истинным именем Илкауд. Я сижу по правую руку от правителя города.
– Ты же мой раб, Сабазий! – насмешливо заметил Приск. – Мой раб, которому я так и не дал свободу…
– Я обрел свободу, когда ступил на землю Хатры.
– Ошибаешься, Сабазий! – Приск нарочно сделал ударение на рабском прозвище. – Хатра объявила себя союзником Рима и, значит, обязалась уважать наши законы и не давать прибежище беглым рабам! Посему по закону на территории Хатры ты – мой раб… Мой беглый раб, – уточнил Приск.
«Ну и речь… – отметил он про себя, – вполне бы подошла для какого-нибудь Сцеволы [47] ».
– А беглые рабы не сидят по правую руку от правителей, – завершил свой монолог Приск.
47
В роду Муциев, когномен (прозвище, третье имя) к которому дал легендарный Сцевола, было много известных юристов.
Сабазий на миг растерялся, но только на миг.
– Я заявлю перед всем миром и перед правителем Хатры, что ты дал мне свободу…
– Я обещал тебе свободу, Сабазий, как ты помнишь. Но ты отказался, чтобы продолжать следовать за мной. Чтобы всюду оставлять свои указания и знаки как лазутчик Хатры. Ты выбрал рабство и остался рабом.
– А я… – Сабазий-Илкауд постарался набрать в грудь как можно больше воздуха, чтобы выглядеть значительнее, но не получалось бывшему рабу казаться значительнее римского военного трибуна. – Скажу, что ты лжешь… Мое слово против твоего.