Смерть Калибана. Повести
Шрифт:
– Николай! – Подошедший Виктор тронул его за плечо. – Он выпустил подсвинков.
– Кто? – спросил Николай. Когда до него дошла суть дела, только устало махнул рукой и закрыл глаза…
Через два дня был решен вопрос о перевозе Калибана в Камолинский заповедник. Но недаром было неспокойно на душе у Николая всё это время. Ему с трудом удалось уговорить председателя переселить сначала вожака и затем, выловив стадо, отвезти его в заповедник. Но следующей же ночью кабанье стадо вновь изрыло почти полгектара картофеля и ушло от зазевавшихся загонщиков. Рассвирепевший председатель, не удосуживая никого объяснениями, отрезал: «Или увозите всех сразу, а до тех пор пусть хоть сдохнет ваш боров, но останется сидеть на цепи!».
Никакие уговоры Николая
Его мучило нечто более значительное, чем пленённый вепрь. Стоп! «Пленённый!». Вот оно – откуда это неприятное ощущение! Он всё это уже видел там, в Афгане, когда конвоировал пленных. Среди них был один старик, который на привале, сидя на корточках, долго смотрел на Николая немигающим взглядом. Было в этом взгляде и что-то ещё непонятное, мудрое и отрешённое, словно бы этот взгляд видел скрытую непостижимой завесой времени некую глубинную тайну людского племени…
Тогда Николай не понял значения пристального взгляда старого афганца. Но сегодня тот давний взгляд старика проявился с ясностью снимка, негатив которого хранился в памяти столько лет. Сухо и с протокольной точностью обнажил он подлинный смысл и связь этих трёх существ, один из которых был узурпатором, насильником, а двое других его жертвами. Николай с угрюмой настороженностью ворошил в себе давние чувства, не в силах унять беспокойные, тревожные мысли. И ещё раз пришёл на память сон и его разговор с Калибаном, в котором словно прочитал ответ на безмолвный взгляд старика-афганца.
«Уф! Чёрт возьми! Что за дремудень привязалась, язви её в дробину! И без того хватает забот! Сто лет сдалась мне эта история с этим стадом и председателем! Мне-то забот до его картошки со свеклой! Гонялся бы сам за ними, жир хоть маленько порастряс!». Николай с силой вдавил клавишу старенького «Романтика». Комнату заполнил обмолотный стук модного рок-шлягера. Так и уснул он под дребезжащий грохот магнитофона, не успев его выключить.
Николай лежал на спине, и ему казалось, что он не спит. Уставившись в потолок, будто пронизывая взглядом его и крышу, он ясно различал в головокружительной высоте и шири воображаемого небосвода ярко горящие звезды. Постепенно размываясь, они затягивались темным маревом, посреди которых остались лишь два ярко-жёлтых, немигающих светила. Они приблизились, из безлично-ярких вдруг приобрели осмысленность взгляда. Николай понял, что на него смотрит своими жёлтыми глазами Калибан.
«Я тоже не сплю», – сказал он. «Оно понятно», – буркнул Николай и заворочался. «Ты можешь спать, а я, наверно, не усну». – Калибан прикрыл глаза. Его темно-серая глыба тела смутно виднелась на чёрном фоне земли. Через некоторое время Николай вздохнул и отбросил одеяло: «Не спится…». Он сел. Калибан открыл глаза. «Тогда пойдём», – сказал он Николаю и поднялся. Николай не удивился ни приглашению Калибана, ни тому, как он сам тоже встал. Отделилось лишь его сознание, а оставшееся на кровати тело со стороны показалось чуждым, не живым. Оно стало как бы оболочкой, вроде консервной банки или чего другого, настолько отдалённо напоминавшей его самого, насколько может походить содержимое на свою упаковку. Они стали медленно отдаляться от скромного ложа Николая.
«Жалко тебе его?» – спросил Николая Калибан, заметив, с каким недоумённым сожалением тот смотрит на своё бесчувственное тело. Николай ничего не сказал в ответ, только молча кивнул. Никогда ещё ему не приходилось испытывать столь щемящее чувство одиночества к себе, беззащитному и затерянному среди безразличной ко всему громады мира. Он впервые ощутил себя как песчинку, и как это чувство было для него сейчас сильно и ново! Всегда – и в детстве, и парнем, и в армии, в Афгане, он считал себя сильным, не принимающим слабости других, ни тем более свои собственные.
Но сейчас Николай ощущал растерянность. Какая он малость в этом бесконечном пространстве мёртвой материи! Его тело, затерявшееся в безмерной бездне, вызывало в нём неизъяснимую жалость. Но слезы, плотным комком подступившие к горлу, не давали ему забыть, что сейчас его дух есть лишь отражение слабой плоти, оставшейся там, в затерянной дали…
Калибан, видевший смятение Николая, усмехнулся: «Да-да, только так мы, все живые существа, можем понять, что есть наша бренная оболочка, – единственное прибежище души. Тебе не приходилось раньше сталкиваться с такими мыслями… Оно понятно… молодость! Только в эту пору жизнь кажется вечной и негасимой, которую без оглядки можно разменять по прихоти сиюминутного желания! Поэтому молодость так непримирима, так легко вступает в конфликт, даже самый жестокий, где сама жизнь ставится на кон. И это не безрассудство, просто это свойство всего живого… Ты ведь воевал?»
«Да».
«И убивал».
«Да».
«Тогда тебе легче меня понять, кровь тяжела – в землю тянет. Хотя загубленных душ на тебе из наших, младших существ, не счесть, но ты это не считаешь своим грехом. Многие люди не понимают этого… Но главное среди всего прочего – закон о неприкосновенности живого, того, что движется и дышит, от мелких, ничтожных капель живой материи до нас, высших творений природы!».
Николай с удивлением посмотрел на Калибана. Тот кивнул:
«Не удивляйся. Между нами разница просто ничтожна по сравнению с инфузорией либо другой такой же тварью и убивать таких, как я, также преступно, как и убить человека». «Но как же? Вы не мыслите, так как мы, не можете отличать добро от зла и ещё многое другое…». «Это извечное, это роковое ваше заблуждение! Вы сами изолировали себя от мира, в котором изначально мы были все вместе. И теперь вы одни в природе, против неё, вместо того, чтобы искать где-то в иных мирах братьев по разуму. Оглянитесь вокруг! Вот они, здесь, ваши братья, меньшие братья! Им не дано, как вам, свойств сопоставления, выводов и анализа. Но они несравненно тоньше и богаче одарены чувствами…».
За разговором Николай не заметил, что они перемещаются высоко над землёй, но странным образом. Не они летели над ней, а под ними плыла спящая, многоликая земля, озерцами ловящая яркие блестки звёзд, неся на себе купы крон или сплошной ковёр темной зелени, едва различимых далеко внизу. От высоты у Николая слегка кружилась голова, но страха он не испытывал. Он чувствовал в сердце лёгкую грусть, но эта грусть отзывалась в его сердце той приятностью, которая несёт с собой лишь сладкая боль. Он не удивлялся тому, что парит вот так недвижно в беспредельной выси и под ним расстилается панорама мира.
Не сразу, лишь приглядевшись, он увидел на фоне блестевшей ленты реки мелькающие тени животных. И как только заметил первых из них, тотчас же открылось ему такое их множество, что Николай удивился, как мог он не заметить их сразу! Повсюду неторопливыми спокойными косяками проплывали они, похожие на отливающие серебристым отсветом, облака. А между этих неисчислимых стай, как пастухи, плыли одинокие фигуры людей в мирном соседстве со своими бывшими жертвами и врагами, уходящими в бесконечное никуда.