Смерть луны

Инбер Вера Михайловна

Положение советского классика обязывало. Она — и не только она — поднимала руку, когда осуждали Б. Пастернака; публиковала статью против Л. Мартынова; писала

стихи, прославляющие вождей и советский образ жизни.

«В каком же ежедневном ужасе жила бедная Вера Инбер, если для Всевидящего Глаза она была кругом виновата! — писал Евгений Евтушенко, знавший ее в те годы. — Вдобавок к своему родству с Троцким она, как выяснилось, печаталась в израильских изданиях, переводила с идиша, на котором говорила с детства, и успела в 20-е годы опубликовать прозу, за которую позже вполне могла попасть в обойму безродных космополитов: „Очерки о еврейских погромах“, „Печень Хаима Егудовича“, „Чеснок в чемодане“. Она чувствовала своих родных заложниками родственной дружбы с Троцким. Вот почему у нее были испуганные глаза… Страх, конечно, не оправдывает ее, — добавляет Евтушенко. — Но

нельзя с высокомерной обвинительностью относиться к тем, кто сломался, ведь мы не испытали всего того, что испытали они».

Для «Черной книги», подготовленной И. Эренбургом, В. Гроссманом и Антифашистским еврейским комитетом в 1944–1946 годах, Инбер написала очерк «Одесса».

Ее дочь умерла в 1962 году. Вера Инбер прожила еще десять лет: писала стихи, о которых сегодня никто не вспоминает, издавалась, входила в состав официальных делегаций, в редколлегию журнала «Знамя», в правление Союза писателей СССР…

Борис Слуцкий вспоминал о Вере Инбер: «Она спрашивает меня: „Слуцкий, что вы такой мрачный? У вас все в порядке? — И, выслушав ответ, убежденно говорит: — У меня все в порядке. У меня всегда все в порядке“. И действительно, у нее все в порядке — как почти всю жизнь. Как у дерева, у которого ветки отсохли раньше, чем корни».