Смерть меня подождет
Шрифт:
— Видел? — сказал Улукиткан, показывая рукою на запад, где только что небо пробороздил метеорит. — Это хорошая примета, удача нам будет.
Утро входило в свои права медленно. Жидкий полусвет поднимался меж деревьев, стучали дятлы, назойливо пищала в чаще какая-то пичуга. Гуси, пролетая над стоянкой, подняли тревожный крик. Лагерь пробудился. Улукиткан давно встал и ушёл за оленями.
Трофим остаётся в лагере с Николаем. Они будут держать дымовой костёр на случай появления самолёта, напекут лепёшек и займутся починкой вьючного снаряжения. А Василий Николаевич после того, как туман поднимется,
Не представляю, что сейчас делается в штабе экспедиции?! После неудачных попыток обнаружить нас с воздуха усилят наземные поиски. Догадается ли Плоткин искать нас с устья Маи, и не пошлёт ли он людей по нашему пути от Кунь-Маньё?
В десять часов мы с Улукитканом покидаем лагерь. С нами пять оленей и Кучум. Туман, как молоко, растекается по широкой долине, редеет.
Идём вверх по долине Эдягу-Чайдаха. Необозримые стланики. Они то лежат сплошным покровом по болотистой почве, то карабкаются по склонам в вышину, то расплёскиваются волнами по отрогам Чагарского хребта. Лиственничная тайга здесь поредела, не выдерживает конкуренции.
Обоснует ли когда-нибудь человек тут, в глухомани, своё жильё, и назовут ли его дети этот печальный пейзаж, вправленный в низкое серое небо, своей родиной? Кто-то совершит этот подвиг, но — не скоро.
Стланики теснят нас к реке. В поисках проходов мы перебредаем холодный Эдягу-Чайдах. Улукиткан подбадривает пятками своего верхового оленя, явно торопится.
С неба сваливается мелкий дождь. Налетает ветер. Он словно во хмелю дует то снизу, то сверху. Мы сворачиваем по ключу влево, находим хороший ягель и там разбиваем стоянку под кронами лиственниц.
Вечереет.
— Однако, ветер всем разболтал, что мы тут, — говорит Улукиткан убеждённо и зябко вздрагивает от сырости.
— Может, спустимся километра два и там заночуем? Какая охота по дождю.
Старик смотрит по сторонам, прислушивается к шелесту стекающей по хвое влаги, поднимает голову, окидывает прищуренным взглядом волнистую кровлю неба.
— Ещё никто не знает, что будет через час, — заключает он. — Если дождь не перестанет — ночевать пойдём ниже.
Мы ждём. Минуты капают медленно. Замечаю: лицо Улукиткана светлеет от какой-то догадки. Неужели старик предчувствует перемену погоды? По каким признакам? Мне тоже хочется сделать открытие. Напрягаю зрение, слух, но, увы, кроме падающего дождя, ничего не замечаю. Ему кажется, что и я уже догадался о перемене. Так сытому кажется, что все люди сыты. Он молча развязывает кожаную сумочку, начинает копаться в патронах, выбирая самый надёжный для первого выстрела.
— Ты пошто не собираешься, не хочешь идти зверя караулить? — спрашивает он, выглядывая из-под брезента.
— Как не хочу?! Но ведь дождь идёт. У старика поднялись брови.
— Ты мала-мала думай: сперва дождь падал тяжело, как на дырявый барабан, а теперь, слушай, хорошо шумит, значит, скоро кончится. Э, беда, глухой в тайге!
— Не обижайся, Улукиткан, ты в лесу родился, вырос и прожил более восьмидесяти лет, а я ведь здесь, по сравнению с тобой, всего лишь юноша. Поживу столько, может, и научусь
— Нет, — говорит он категорически. — Сколько ни бей оленя, он сохатый не станет. — И Улукиткан, подогнув под себя ноги, нахохлился от досады, как голодный сыч.
Я молчу. Дождь падает на землю звучно, словно не на листья, не на мох, а на жесть, и я удивляюсь, почему не заметил этого раньше.
Туча ещё не успела сбросить последний груз, как выглянуло солнце. Тысячи разноцветных фонариков вспыхнули в зелёной чаще. Появились комары, на кормёжку прибежала белка. Рядом предсмертно пропищала мышь. Высоко парит остроглазый беркут, караулит добычу.
Мы собрали оленей, привязали их возле стоянки. Натаскали на ночь дров. Принесли воды для ужина. Теперь можно отправляться на охоту.
— До наледи пойдём вместе, а там смотреть будем, — говорит Улукиткан, натягивая на свои узенькие плечи вывернутую вверх шерстью старенькую дошку и подпоясываясь ремнём.
Я не свожу с Улукиткана взгляда. Где-то далеко впереди его мысли. От каких-то догадок шевелятся тяжёлые старческие брови и на загорелое лицо то вдруг набегут табунчиком морщины, то вмиг исчезнут, как молодь, вспугнутая щукой. Как мне хочется хотя бы в эту охоту думать его головою, ходить его ногами, быть таким приспособленным и понимать окружающую нас природу так, как он. Хочется хотя бы на час стать Улукитканом.
— Ты заряди бердану, может, близко зверь попадётся, угонишь, потом жалеть будешь, — предлагаю я, зная, что заряжает он всегда в последний момент.
— Нет, не надо, — и отмахивается от моего предложения рукою. — Если я зверя раньше увижу — не угоню и патрон успею в ружьё затолкнуть, а если он меня вперёд увидит, то и заряженное ружьё не помога, убежит, — и, накинув на плечи берданку, он стал отвязывать своего учага.
— Ты разве верхом поедешь? — удивился я.
— Нет, он с нами пойдёт охота.
— Ещё зверя не убили, а ты уже его ободрал, перевозить собираешься! Если надо будет, я приду за оленями.
Он смеётся, и я понимаю, что смеётся он над моей неопытностью.
— У тебя Кучум, а у меня олень, посмотрим, чей фарт будет, — сказал многозначительно старик и, выйдя к реке, повёл меня дальше, где за редеющей стеною стлаников виднелось пустое пространство.
У крайнего куста Улукиткан задержался, осторожно заглянул вперёд. Я подошёл к нему.
За стлаником виднелось большое пространство чёрной земли, усеянной округлыми валунами и покрытой редкой щетиной приземистых ёрников. Всюду лежал грязными глыбами лёд. Тут в период зимних морозов русло Эдягу-Чайдаха перемерзает. Подпочвенные воды, не найдя стока, вырываются на поверхность, замерзают, образуя толщу льда в несколько метров. За лето лёд растаял, и теперь мы видим его остатки.
— Слушай, Улукиткан, зачем сюда придёт зверь? — спрашиваю я, глядя на недавно вытаявшую землю.
— Видишь, после льда молодая зелёнка расти, он её шибко любит. Понял?… Ты тут садись и карауль, зверь обязательно придёт. Матка не стреляй, бычок тоже. Мы ходить будем дальше, — и он утащил за собой учага.
Я выхожу к краю стланика и там, никем не замеченный, замираю. У моих ног сидит Кучум. Он весь захвачен ожиданием, держит нос начеку, караулит воздух и нервно переступает с ноги на ногу.