Смерть меня подождет
Шрифт:
— Страшно?
— Боязно. Ведь ударит о скалу — и хана.
— Попробуй, ударь!… Слушай, Костя, — говорю я уже ласково, — правь за камень и попробуй подняться у этого берега метров на десять выше, затем начнёшь подаваться на середину реки, за буруны, там легче пойдём. В случае чего… Нет, никакого случая тут не должно быть! Ты меня понимаешь?
А Костя уже правит лодку за камень, разворачивает её навстречу потоку. Мотор ревёт. Нос тяжело взгромождается на первый вал, я бью изо всей силы шестом о дно реки — и мы за камнем. Слава богу! Костя оглядывается и бледнеет —
Лодка, добравшись до утёса, начинает медленно отходить к средине потока, всё время держа нос строго против течения. На нас налетают буруны. Костя багровеет, теряется.
Я угрожаю ему кулаком, но это не действует. Кажется, вот сейчас распахнётся бездонная пучина и мы вместе с лодкой, с мотором, со всем зримым миром провалимся в тартарары.
Но нет! Уже минуем средину реки, ещё последний рывок — и лодка попадает под защиту огромного обломка. И вдруг мотор сдаёт на самой быстрине. Шест не выдерживает нагрузки, лопается. Нас подхватывают буруны, отбрасывают назад. Мотор беспомощно харчит. Огромная скала, как небо, вот-вот накроет…
— Костя, чёрт, крути! — и я изо всей силы бью его кулаком по спине.
Мотор вдруг вздрогнул, взревел, лодка рванулась вперёд, легко коснувшись скалы.
Ещё несколько минут борьбы с бурунами, я отталкиваюсь от выступа, и долблёнка, нахлебавшись воды, тонет… Но уже на мели. Мы подтаскиваем своё судёнышко к берегу, выливаем воду, спасаем аккумулятор. Снимаем с себя мокрую одежду. Полунин в страхе косится на шиверу, синеет от мысли, что это только начало.
— Тут тебе не за рулём по асфальту, — говорю я, с трудом шевеля онемевшим языком.
— Чёрту тут не проплыть! — Он подаёт мне один конец своих штанов, сам держит другой, и мы вдвоём крутим их, пока они не сворачиваются в крендель, тогда начинаем тянуть каждый на себя, выжимая из них воду.
— Ты, Костя, молодец, честное слово, герой. Наградить не жалко.
— От одной награды уже ключица не работает, — говорит он, шевеля плечами.
— Уж извини, надо было мне раньше догадаться. А ведь ловко получилось: от удара ты так тряхнул мотор, что он заработал. Ударь я слабее, нам бы теперь не нужно было выкручивать штаны.
Я машу своим, всё ещё наблюдающим за нами с утёса, чтобы они шли дальше. Минут пять хлопочем у мотора и без препятствий выходим к сливу левым берегом. Здесь легче.
Нина, Михаил Михайлович и Бойка идут до следующего поворота, там мы их подбираем. День уходит. Вода в Мае светлеет, река стихает, утомившись в быстром беге. Мягко дует ветер. Странное ощущение — ни единого живого существа, жуткое безлюдье.
Совершенно неожиданно из-за отрога вместе с гулом вырывается самолёт. Заметив нас, он кренится с крыла на крыло, стремительно проносится над нами, летит дальше, всё ещё качаясь на крыльях.
— Костя, причаливай к берегу! — кричу я.
Там виднеется широкая прогалина. Пока добираемся туда, самолёт проходит высоко над нами в обратном направлении. Мы все выскакиваем на берег, ждём долго, ждём с великой надеждой, что наконец-то рассеется наша тревога.
Машина
— Да скорее же развязывайте!
В записке коротко сообщалось:
«На гольце людей нет. Хорошо видел полотнище от сгоревшей палатки и на земле какие-то обугленные вещи. Больше ничего не заметно. Соболев».
Первым пришёл в себя Михаил Михайлович.
— Уж если бы что случилось с Трофимом, лётчик рассмотрел бы, — говорит он спокойно. — Видимо, Трофим ещё до грозы ушёл вниз.
— Нет, нет, не верю! — истерично кричит Нина. — Почему он не вернулся после грозы, чтобы принять сигнал? — Она хватает нас за руки, тащит к лодке, но вдруг останавливается. У неё дрожит подбородок, глаза мутнеют, косынка сползает на шею. — Если вам дорог он, — говорит она, пересиливая себя, — вы не должны задерживаться, не надо спать, есть, откажитесь от всего, пока не увидим Трофима. Умоляю, давайте скорее плыть, или я уйду сама…
— Успокойся, Нина, мы ни минуты не задержимся, тем более, что остаётся недалеко от сворота.
Мотор работает на полную мощь. Ещё преодолеваем опасный перекат, отнявший у нас много времени. Тут уж поработал моторист!
Последнее небольшое усилие, и мы попадаем на широкую водную гладь. Костя успокаивается, долго и пристально смотрит мне в глаза. Я улыбаюсь. Он говорит, кивая на отставший рёв бурунов:
— Тут нам была бы хана, если бы…
— Если бы что?
— Если бы я во время не вспомнил про ваш кулак.
Мы прибиваемся к берегу, выливаем из лодки воду.
— Михаил Михайлович, дайте закурить, —- просит Костя, придавая лицу неправдоподобное выражение спокойствия.
— Ты же не куришь!
— Может, не так страшно будет.
Ущелье тонет в чёрном бархате ночи. И вдруг свет включённой фары стегнул бичом по реке, выхватил из темноты утёсы. Ночью опасность более ощутима.
За утёсами кривун и впереди, в самой глубине ущелья, видим огонёк, пронизавший мрак ночи.
— Наши! — обрадованно кричит Михаил Михаилович.
Да, это наши. Тут, видимо, и поворот на пункт Сага. Неужели здесь нет Трофима? Боже, что тогда будет с Ниной! Но не нужно отчаиваться. Я верю, огонёк рассеет нашу тревогу.
Свет фары сквозь темноту нащупывает край густого ельника, высунувшегося из боковой лощины, галечный берег с ершистым наносником. Ещё через минуту видим палатки, плот на воде, и у огня сбившихся в кучу людей. Вот удивлены они появлением в этих глухих кривунах Маи моторки, да ещё ночью!
Лодка вкось пересекает реку. Расстояние до лагеря быстро сокращается. Фара обливает ярким светом людей, прошивает ельник. Узнаю Фильку, Пресникова, Бурмакина, Деморчука, двух проводников. Глаза упрямо ищут Трофима. Почему он не бежит навстречу, как это было всегда? Кажется, у меня не сердце бьётся в груди, а дятел долбит по больному месту.