Смерть на земле горшечника
Шрифт:
Это превышало всякую меру — только закоренелый грешник отважился бы предложить такое человеку, подобному Хью, проявлявшему на своем посту неизменную твердость и скрупулезность, когда дело касалось закона. Но Хью сохранял спокойствие, искоса бросая на аббата быстрый взгляд и барабаня по столу пальцами, — видно, он что-то серьезно обдумывал. Кадфаэль плохо себе представлял, о чем думал Хью, и не догадывался, каким образом тот выйдет из положения.. Одно было ясно: такая сделка состояться не может. О том, чтобы хладнокровно и тайно уничтожить человека, независимо от того, убийца он или нет, нельзя было даже помыслить. Лишь неопытный мальчишка, ходящий на помочах, способен был сделать такое
— Во мне пробудился интерес к твоей персоне, Сулиен, — сказал Хью наконец, не сводя с юноши глаз. — Однако мне надо узнать подробности об этой смерти, прежде чем я тебе отвечу. Имеется кое-что, способное уменьшить твою провинность. Я тебе предлагаю извлечь из этого пользу для себя — ради того, чтобы и у тебя, и у меня воцарился на душе мир, что бы ни случилось впоследствии.
— Мне это не нужно, — отвечал Сулиен с усталой покорностью.
— Многое зависит от того, каким образом это произошло, — настаивал Хью. — Имела ли место ссора? Когда именно она отвергла тебя и пристыдила? А вдруг это был несчастный случай, борьба? Ведь мы твердо знаем по тому, как ее погребли там, в саду Руалда, под кустами… — Хью оборвал свою речь, потому что Сулиен вдруг напрягся и повернул голову. — В чем дело?
— Вы заблуждаетесь или стремитесь сбить меня с толку? — спросил Сулиен, вновь впадая в апатию. — Это случилось не там, и вам об этом известно, а под ракитовыми кустами у леса.
— Да, правда, я позабыл. Много воды утекло с тех пор. А меня не было на месте, когда там началась пахота. Нам хорошо известно — я должен это сказать, — что ты положил ее в землю, испытывая уважение к ней и, вероятно, даже раскаиваясь. Ты вложил ей в руки крест, простой серебряный крест, — сказал Хью. — Мы не могли установить, кто это сделал — ты или кто другой, — но крест там был.
Сулиен пристально смотрел на Хью, но не возражал ему.
— Это обстоятельство понуждает меня задать следующий вопрос, — мягко продолжал Хью. — Не имеем ли мы дело просто с несчастным случаем, бедой, которую нельзя было предусмотреть? Может быть, этому предшествовала борьба, сильный удар, падение, и в результате — у женщины был проломлен череп? Все кости у нее, кроме черепных, целы. Объясни, Сулиен, как все это вышло, ведь подобное признание поможет облегчить твою участь.
Сулиен побледнел как полотно. Сквозь стиснутые зубы он произнес:
— Я сказал все, что вам следовало знать. Больше не скажу ни слова.
— Ну так! — сказал Хью, резко вставая из-за стола, словно терпение его иссякло. — На сегодня довольно. На дворе — два моих конных лучника. Я предлагаю взять этого человека под стражу и поместить в замок, пока я не освобожусь от других дел и смогу им заняться. Вы разрешите моим людям войти и взять его? Оружие они оставили у ворот.
Все это время аббат не проронил ни слова, но внимательно слушал, о чем здесь говорилось. По его сощуренным умным глазам было видно, что он понял тайный смысл, скрытый в словах Хью.
— Хорошо! — произнес он. — Позовите их. — И когда Хью вышел из приемной, он обратился к Сулиену: — Сын мой, какие бы обстоятельства нас ни принуждали ко лжи, в конце концов нет иного лекарства, кроме правды. Есть лишь один путь, и он не может быть дурным, — это путь правды.
Сулиен повернул голову, и пламя свечи озарило тусклую голубизну его глаз, его измученное, бледное лицо. Он с трудом разомкнул слипшиеся губы:
— Отец мой, вы будете молиться
— Постоянно, — ответил аббат Радульфус.
— А о душе моего отца вы помолитесь?
— Да. И о твоей тоже.
На пороге возник Хью. Следом за ним вошли два лучника гарнизонной службы. Сулиен с явным облегчением встал со скамьи и молча, не оглядываясь, пошел с ними к выходу. Хью плотно закрыл дверь.
— Вы слышали? — обратился Хью к аббату Радульфусу. — Он с готовностью отвечал на вопросы о том, что ему было известно. Когда же я сбивал его с толку, он, понимая, что не выдержит, вообще не отвечал. Да, он видел погребение, но не убивал и не хоронил.
— Я понял, — сказал аббат, — что ты задавал ему такие вопросы, ответы на которые выдали бы его с головой.
— Так оно и вышло, — сказал Хью.
— Поскольку мне не известны все подробности, я не могу в точности определить, что тебе удалось из него вытянуть. Конечно, напрашивается вопрос: где точно нашли покойницу? Это я заметил. Он ответил правильно. Это ему было известно и помогло его рассказу. Да, он был свидетелем.
— Но не соучастником и даже не непосредственным свидетелем, — сказал Кадфаэль. — Ведь он не знал, что крест, лежавший на ее груди, не был серебряным — это были две скрещенные обструганные веточки ракитника, — очевидно, ее торопились похоронить. Нет, хоронил ее не он, и не он убил ее, потому что, если бы он это сделал, то при его стремлении взять вину на себя он бы поведал нам, какие повреждения на ней были и каких не было. Вам, как и мне, известно, что череп у нее не пострадал. Каких-нибудь явных повреждений тоже не было. Если б он знал, как она умерла, он бы нам рассказал об этом. Но он этого не знает, и, будучи человеком умным, он не рискнул прибегнуть к догадкам. Возможно, он даже понял, что шериф расставляет для него ловушки. Он предпочел молчать. То, о чем человек не говорит, не может его выдать. Но человека с таким взглядом даже молчание не может защитить. Юноша невиновен!
— Я убежден, — сказал Хью, — что он на самом деле беззаветно любил ту женщину. Он любил ее неосознанно, по наитию, как любят сестру или нянюшку, с раннего детства. Глубокое сострадание охватило его, когда муж ее покинул, и это, должно быть, пробудило в нем страсть взрослого мужчины. Скорей всего, так и было. Мне кажется, что она тогда снизошла до него, дала ему повод поверить, что он ее избранник, сама же все еще считала его ребенком, которого любила и который по-детски ее утешал.
— А правда ли, — спросил аббат, — что она дала ему кольцо?
На это Кадфаэль твердо ответил:
— Нет!
— Меня тоже одолевали сомнения, — мягко сказал аббат Радульфус. — Но ты однозначно говоришь «нет»?
— Одно меня постоянно беспокоило, — сказал Кадфаэль, — а именно: каким образом он раздобыл кольцо? Помните, отец мой, как он пришел просить у вас разрешение поехать в Лонгнер? Он пробыл там ночь и по возвращении дал нам понять, что лишь от своего брата узнал о том, что на Земле Горшечника нашли женский труп. Понятно, что подозрение падает на брата Руалда. И тогда он показал нам кольцо и поведал историю, которой мы не имели основания не верить. Но теперь я думаю, что когда он приходил к вам за разрешением съездить домой, он уже знал о происшествии на поле Руалда. Для этого ему и понадобилось побывать в Лонгнере: ведь кольцо находилось там, и ему нужно было получить его прежде, чем выступить в защиту Руалда. Он должен был пустить в ход ложь — потому что сказать правду было невозможно. Теперь мы можем быть уверены, что он знал, бедняга, кто хоронил Дженерис, знал и место погребения. Именно это и заставило его уйти в монастырь, столь далекий от мест, где он дольше не в силах был оставаться.