Смерть не выбирают (сборник)
Шрифт:
Водилось за ним вроде и чудачество: он вел свою особую картотеку, собирал всякие случайные бумажки, что было вовсе не предусмотрено какими-либо милицейскими параграфами. В кабинете у него стояла высокая тумба с множеством ящичков, он раздобыл ее, списанную, в какой-то библиотеке. В этих недрах он и хранил свое добро. Замочная скважина имелась только в одном, верхнем, ящичке, но когда он запирался, блокировались и все остальные. Никто не имел туда доступа, кроме владельца, и никто не претендовал, поскольку тумба эта была как бы за пределами штатного расписания. Однажды приехала
Тем не менее о содержимом ящичков Остапчука кое-кто знал и в райотделах, и в районных и областной прокуратурах. И далеко не все относились к ним, как к чудачеству, и при случае пользовались.
Когда письмо Тюнена, присланное комиссией главпочтамта, поступило в милицейскую канцелярию с припиской "на ваше усмотрение", там, как бы отмахнувшись, решили: "На кой черт оно нам? Отдайте его Остапчуку".
6
Вот уже полтора месяца, как Левин, поддавшись уговорам Михальченко, работал в частном агентстве "След".
Михальченко брался за все: агентству нужны деньги и добрая слава…
Сегодня перед концом рабочего дня позвонил директор конного завода, человек в городе известный, заслуженный зоотехник республики, попросил помочь своему гостю – какому-то немцу. Договорились на завтра, на девять утра. Михальченко попросил Левина заняться этим немцем:
– Ефим Захарович, тут высокий ранг, так сказать международный, хорошо бы, чтоб вы. Вы по-немецки знаете?
– "Вир бауен моторен, вир бауен тракторен". И так далее, учил в школе. Но ему, наверное, нужны не мои познания в языке.
– Я не знаю, что ему нужно, а нам нужна его валюта.
– Хорошо, я буду к девяти, – согласился Левин…
В доме все утихло. Спал Сашенька, спала, наверное, и невестка. Из подвала вернулся сын, Левин слышал, как хлопнула входная дверь. По вечерам сын подрабатывал: паял какие-то шнуры, разъемы, блочки, платы – в городе появилось много импортных видеомагнитофонов, для состыковки с нашими телевизорами полагались все эти штучки, сын изготавливал их и устанавливал, ходил по субботам и в воскресные дни к беспрерывно звонившим клиентам… И только на кухне все еще возилась жена.
Вздохнув, Левин погасил ночник и лег на бок, удобно устроив побаливающее ухо в теплую мякоть подушки…
– Это все, что у вас есть? – мрачнея, спросил Левин.
Шоор, откидываясь в кресле, развел руками.
– Не густо.
– Как вы сказали? – переспросил Шоор.
– В том смысле, что немного, недостаточно, – Левин покосился на бумажку: год рождения, звание, должность, дата пленения,
– Больше ничего не известно. Так я понял своего шефа, когда он делал мне поручения.
– А зачем ему это нужно спустя столько лет? – спросил Левин, про себя ругая Михальченко, легкомысленно согласившегося заняться бессмысленным, как полагал Левин, и почти безнадежным, как он прикинул, поиском теней. Мальчишка! Загипнотизировала маячившая валюта!
– Этот вопрос я задать ему не умел, – ответил Шоор, разочарованный непонятливостью худощавого, не очень опрятно одетого человека, сидевшего напротив за столом. – Это мой шеф, – как бы поясняя, добавил. – На вашу работу деньги дает он. – И подумал: – "В конце концов если это даже прихоть, вздор Густава Анерта, то не его, Шоора, забота, стоит ли покойник герр оберст Алоиз Кизе таких денег, какие Анерт угробит тут".
– Что ж, хорошо, – сказал Левин, – попробуем, хотя… – он поиграл пальцами по бумажке, врученной ему Шоором.
– Аванс я написал, – как бы напомнил Шоор, вставая.
– Я знаю.
Они церемонно раскланялись и Шоор удалился…
После обеда явился веселый Михальченко, тяжело, шумно вмял подушку кресла, в котором недавно сидел Шоор.
– Был немец?
– Был, был, – недовольно ответил Левин. – Ты, Иван, большой раздолбай. Зачем принимаешь такие дела?
– Так я же знал, кому поручить! – захохотал Михальченко.
– Ни хрена ты не знал. Валюта поманила. Где ты будешь искать концы этого Кизе? Это тебе не "домушник", который хорошо наследил.
– Надо порыться в архивах, – сказал Михальченко.
– В каких? – Левин презрительно вскинул на него глаза.
– КГБ.
– Во-первых, кто меня туда допустит? Во-вторых, это уже не архивы КГБ. Военнопленными занималось одно из управлений НКВД, а после его упразднения все было передано в созданное МВД.
– Так может, у них, – уже неуверенно сказал Михальченко, пыл его несколько поугас.
– Искать дело военнопленного Кизе среди сотен тысяч его соотечественников, сидевших в наших лагерях?
– Что же делать?
– Не знаю, – Левин, словно мстительно дразня, смотрел Михальченко в глаза.
– Он деньги, аванс, уже перечислил на наш инвалютный счет.
– Вот и купи себе японский видеомагнитофон, кассеты про американских детективов и наслаждайся, как они лихо работают.
– Ну, мы тоже не это… не пальцем деланы. Видел я их кассеты. В кино у них все путем. А на деле? Тоже мудохаются, как и мы, – Михальченко махнул рукой.
– С той только разницей, что профессиональней…
– Так что же нам делать? – спросил опять Михальченко. – Ефим Захарович, постарайтесь.
– Следующий раз ты тоже старайся думать. Обедал?
– Да.
– Будешь сидеть здесь?
– Да. Нужно сделать несколько звонков.
– Я пойду перекушу.
– Тут на Довженко есть хорошее кооперативное кафе, – улещивая, подсказал Михальченко.
– На кооперативное я еще у тебя не заработал, – пробурчал Левин и ушел…