Смерть никто не считает
Шрифт:
…В медленные воспоминания Широкорада проникали быстрые.
«Любовь в этом мире невозможна, но она одна необходима миру. И кто-нибудь должен погибнуть… А иначе нельзя… Или любовь войдёт в мир и распаяет его… Или любви никто никогда не узнает…»
В Неве началось какое-то прозябание – ещё не движение, а лишь слабый ток, медленное зарождение события. И, наконец, вызначилось – белый катер с президентским штандартом возник и полетел к десантному кораблю «Минск», малому противолодочному короблю «Уренгой» и ракетному катеру «Дмитровград», выстроившихся в линию возле острова Заячий и Петропавловской крепости. С кораблей, возглавлявших
На большом экране Широкораду было видно, как с президентского катера бросили швартовые концы на Сенатскую пристань. Мелькнули сюртук и кителя… Президент, министр обороны и главком ВМФ поднялись по гранитным ступеням на просторную набережную и, пройдя к памятнику Петру I, заняли места на трибуне.
Грянул гимн.
А когда отторжествовал, ведущий объявил, что на Адмиралтейскую набережную выносится развёрнутое полотнище кормового Георгиевского флага линейного корабля «Азов» – символ этого парада. Александр Иванович глядел на моряков, направлявшихся к западной башне Адмиралтейства. На шпиль высокой башни они и должны были поднять флаг.
– В Наваринском сражении, – говорил полным голосом ведущий, – «Азов» потопил три фрегата, один корвет, вынудил выброситься на мель и сжёг восьмидесятипушечный турецкий флагман «Мухарем-бей». Наш же флагман получил сто пятьдесят три пробоины… Из них семь – ниже ватерлинии… Были снесены все мачты, стеньги и реи, прострелены паруса, перебит такелаж. Геройски проявил себя лейтенант Бутенёв: с раздробленной ядром рукой он командовал батареей, игнорируя просьбы отправиться на перевязку. «Надо было любоваться, с какой твёрдостью перенёс он операцию, – писал впоследствии Нахимов, – и не позволил себе сделать оной ранее, нежели сделают марсовому уряднику, который прежде его был ранен…» За подвиг в Наваринском сражении командир «Азова» Лазарев получил звание контр-адмирала. Лейтенанты Нахимов и Бутенёв были удостоены высшей награды для молодых офицеров – ордена Святого Георгия четвертой степени и произведены в следующий чин капитан-лейтенанта. В следующий чин был произведён и мичман Корнилов. Он получил орден Святой Анны четвёртой степени. Сам же «Азов» был отмечен высшей наградой… Указом Николая I от 17 декабря 1827 года впервые за всю историю русского флота кораблю был пожалован кормовой адмиральский Георгиевский флаг и вымпел «в честь достохвальных деяний начальников, мужества и неустрашимости офицеров и храбрости нижних чинов».
Моряки отливали шаг.
«Корнилов, – ковырнуло вдруг Широкорада, – а точнее, вице-адмирал Корнилов… Он погиб, обороняя Севастополь… Нахимов же принял потом командование… И тоже услышал злоречие пули…»
– Злое место пустым не бывает… Это уж верно подмечено…
Нева текла тихо. Александр Иванович наклонился над прошлым, как над Невой, и ничего поначалу не увидел… Но потом показалась тёмная спина подводной лодки… В беловатом пару октябрьского дня она вышла из базы в Гаджиево, чтобы следовать своей водяной дорогой… В 1985-й…
Глава вторая
– Вижу – слева семнадцать, шестьдесят пять кабельтовых – рыболовный траулер идёт вправо.
– Есть, сигнальщик, – отозвался вахтенный офицер.
– Поздно
– Есть, товарищ командир! Больше не повторится.
– Что с вами такое, Воркуль? Вы изменились в последнее время… – вкрадчиво вклеил замполит Базель.
– Разрешите не отвечать на вопрос, товарищ капитан третьего ранга… К службе это никакого отношения не имеет…
Лев Львович Базель уловил некоторую небрежность к себе в нарочито вежливых словах вахтенного офицера и обиженно поджал маленькие губки.
На мостике шикнуло переговорное устройство.
– Товарищ командир, пришли в точку погружения. Штурман.
– Есть, штурман.
Савельев привычно вонзил серые глаза в сигнальщика, вахтенного офицера и замполита и скомандовал:
– Всем вниз, погружаюсь.
А по громкой связи уже неслось: «По местам стоять к погружению».
И, словно эхо, возвращалось: «В первом по местам стоят к погружению», «Во втором по местам стоят к погружению…»
Зацапанный ветром Савельев вдруг вскинулся. Ему сразу стало легко, будто сбросил с плеч тяжёлую медвежью шубу. Будто не цепенел только что на мостике. Андрей Николаевич почти прошептал:
– Гениальное море… Жаль, штурман не видит… Иван Сергеич точно не удержался бы, пустил бы в ход поэзию… Как тогда в Крыму…Что—то про цветы… Ну да, про них… и небо синее… То в нос тебе магнолия, то в глаз тебе глициния…
Андрей Николаевич посмеиваясь задраил рубочный люк, и его сапоги застучали по трапу, уходящему вниз. Там его ждали, голосил корабельный ревун.
– Задраен верхний рубочный люк, – проговорил Савельев, войдя на ГКП, – принимаю доклады…
– Товарищ командир, принята расчётная дифферентовка.
– Есть, командир БЧ-5.
– Товарищ командир, есть сигнализация закрытия забортных отверстий, объединён запас ВВД…
– Готовимся к погружению, Илья Петрович, – приветливо кивнул старпому Савельев. – Принять главный балласт, кроме средней!
– Есть принять главный балласт, кроме средней, – повёл саженными плечами Пороховщиков. Казалось, что это не старший помощник пришёл в движение, а тёмная громада утёса, откуда-то взявшаяся здесь, на главном командном пункте.
Застонала в цистернах вода.
– Заполнить среднюю группу!
– Есть заполнить среднюю группу.
– Боцман, – обернулся к старшему мичману Ездову командир, – погружаться на семьдесят метров с дифферентом пять градусов на нос…
– Есть погружаться на семьдесят метров с дифферентом пять градусов на нос! – Василий Федорович Ездов покосился на рулевого-сигнальщика Аксюту, сидящего рядом с ним, и двинул ручки управления.
– Малый вперёд.
– Есть малый вперёд.
Звякнул машинный телеграф, и подводная лодка вздрогнула всем своим телом.
– ГКП.
– Есть ГКП, – качнулся командир.
– Гидроакустический горизонт чист. Акустик.
– Есть, акустик.
Савельев остановился возле штурманской рубки.
– Штурман, место?
– Находимся в заданном районе.
– Товарищ командир, – крякнул Ездов, – глубина – семьдесят метров… Курс – тридцать градусов, скорость – пять узлов, крен – ноль, дифферент – ноль…