Смерть отца
Шрифт:
– Ну, да, Бог, в общем-то, еще агонизирует, – отвечает в раздумье Георг, – еще борется и колеблется между жизнью и смертью, – и наливает вино в пустой стакан.
Александр замолкает, погружаясь в размышления, затем говорит Георгу:
– Не первый раз я оставляю свою маленькую страну и приезжаю в Германию. Но ныне я по-другому воспринимаю цели сионистского движения. Прибавились к ней основы, которых я раньше не знал. Понимаешь ли, Георг, в то время, когда мир удаляется от понятий праотцев, мы совершили обратное – вернулись в мир праотцев по новой дороге. В мировом освещении наше
– Это верно, Александр.
– Помнишь, Георг, как мы встретились в моей маленькой берлинской квартире после убийства политического деятеля еврея Вальтера Ратенау. Мы были в шоковом состоянии, и кто-то встал и сказал: мы, сионисты, нас мало, но мы строим мост для спасения евреев Германии. На него рассердились. Ни одному из нас не пришла такая, в общем-то, всеобъемлющая мысль. Сионизм был освобождением каждого из нас. Мы лишь инстинктивно ощущали, как это свойственно молодым, что ни один из нас здесь не сможет достичь личной цельности.
– Да, да… Несомненно, это было влияние положительных основ либерализма.
– Георг, мы можем продолжить разговор, который тогда начали. Только вот прибавились новые основы, о которых мы тогда и предположить не смогли. Именно сейчас возложено на нас хранить великие гуманистические основы либерализма.
– Гм-м-м... – задумывается Георг, – этот период, – он медленно подбирает слова. – Но это период массового народного восстания… Мощный прорыв на арену истории. Они ищут свою личность. И находят ее в идеальном образе лидера. Нам надо вернуть истории веру в личность вождя… Александр, это же прекрасно!
– Минуточку, Георг, минуточку, – Александр кладет свою руку на руку друга, обращая его внимание на юношу, через черные волосы которого тянется пробор. Тот поднялся на сцену, садится к роялю. Это известный молодой куплетист, и шепот через все столы сопровождает его появление.
– Он еврей, – шепчет Георг Александру. – И такие, как он, худшие из худших. Они-то и возбуждают ненависть к евреям. Он из восточной Европы, еще основательно не выучил немецкий язык, и уже представляет себя рупором германской культуры.
Парень спел с большим вкусом несколько веселых куплетов и снискал аплодисменты публики. Троица в коричневых рубахах, сидящая недалеко от Александра и Георга, намеренно нагло протянула ноги, сунула руки в карманы, громко разговаривая, словно все происходящее на сцене их абсолютно не интересует. Две блондинки присоединились к ним и безостановочно хохочут. Они сильно шумят, но никто не делает даже попытки их утихомирить, а куплетист продолжает на сцене петь свои куплеты.
– Эти все – ассимилянты из ассимилянтов, – продолжает шептать Георг Александру, – чувствуют они себя немного более уверенным на земле Германии, и уже отрицают свое прошлое и свое происхождение. Эти типы мне отвратительны!
Куплетиста просят продолжать выступление. Он отвешивает поклоны возбужденной и пьяной публике, улыбается и провозглашает:
Вот, Геббельс. Снова захромал.До– Молчать! – гремит голос. – Прекратить!
Из-за одного из столов вскочил мужчина, ударив по столу кулаком:
– Заткнись!
Александр следит за столом, у которого сидели три штурмовика. Стол пуст. Троица с девицами исчезла. Этот единственно пустой стол в ресторане, заполненном публикой, беспокоит Александра.
Окрик мужчины напугал публику. Испуганные лица отражаются в зеркалах.
– Каждый имеет право говорить, что пожелает. Никто нам не будет диктовать ни слова, ни мелодии, – слышен чей-то голос из среды замолкшей публики.
– Грязные жиды!
– Не унизят ваши мерзкие рты имена немцев!
Резким ударом раскрываются входные стеклянные двери. Привратник в своих белых ливреях отброшен в сторону. Группа мужчин в гражданской одежде врывается внутрь. Александр еще успевает заметить их грубые руки, не привыкшие держать изящные рюмки с вином, стоящие на столах, и большие ноги, не приученные ступать по полу роскошного ресторана. Он ищет среди них штурмовиков, но не находит. Неожиданно гаснет свет.
– Убирайтесь отсюда! – приказывает голос. – Немедленно оставить этот жидовский ресторан.
– Еврейские потаскухи! Еврейские сутенеры!
Устрашающие крики. Звук разбивающихся рюмок и бокалов. Удары. Летящие стулья.
– Успокойтесь! – женский голос из темноты.
Осколки стаканов на полу. Резкий запах разлитого вина.
– Ни шагу, – шепчет Георг Александру, – оставайся здесь в углу и прижмись к стене.
Топот ног по всему ресторану. Где-то вспыхнул карманный фонарик и погас. Выстрел!
– Убийство! Убийство! – голос рассекает воздух, подобно острому ножу.
С улицы доносятся громкий гудок клаксона.
– Полиция!
– Не выходить! Не выходить! Стоять смирно!
Вспыхнул свет. Шеренга полицейских стоит у входа. В ресторане полный хаос. Свет падает на испуганные лица. Около пустого стола сидит гигант с огромными ручищами. Александр готов поклясться, что этот человек был среди банды ворвавшихся в ресторан. Человек ранен в голову. Кровь течет по его лицу в рот, закрывшийся в испуге при приближении полицейских.
– Меня ранили! Меня ранили! – воет человек, и непонятно, к кому он обращается. Полицейские проходят мимо него.
– Руки вверх! – командует офицер полиции всем, находящимся в ресторане.
Шепот проходит по ресторану. Шальная пуля от выстрела пробила стекло и сразила случайного прохожего. Георг и Александр стоят у стены с поднятыми руками. У куплетиста с пробором, стоящего у сцены, пальто порвано, галстук стянут, лицо в синяках от ударов, рот открыт, как будто лишь в этот момент он кончил петь куплет. Рядом с ним высокая, узкая, затянутая в черный блестящий шелк женщина, прижалась к нему, дрожа всем телом. Ворвавшиеся мужчины исчезли среди посетителей ресторана. Александр различает среди них лишь этого раненого гиганта с узким лобиком, сидящего у пустого стола. Дрожь внезапно пробегает по всей публике. Полицейский извлек из кармана молодого куплетиста пистолет.