Смерть отца

Френкель Наоми

– Ага, – усаживается Александр напротив парня, – вы его друг?

– Настоящий друг, уважаемый господин адвокат. Но не только во имя дружбы я хочу помочь вам защитить его.

– Но, уважаемый…

– Не только во имя дружбы. Здесь навет на невиновного человека, уважаемый господин адвокат, невиновного! – Кричит рыжий парень и проводит рукой по своим кудрям. – И я хочу мобилизовать всех наших друзей на борьбу во имя безвинного куплетиста. Главным образом, журналистов, как мой друг Фреди Фишер, который, кстати, тоже друг певца. Зря, зря, уважаемый господин, я-то всего художник. – И выражение горечи возникает на лице Шпаца.

–

Вы художник? – интересуется Александр.

– Художник, уважаемый адвокат, – подтверждает Шпац и решительным движением кладет на стол свою тетрадь. – Художник я, и в последние недели кружусь по городу, и зарисовываю сцены предвыборной войны.

– Господин…

– Вольдемар Шпац, – помогает Шпац Александру.

– Господин Шпац, что это за дама, нарисованная на этой странице?

Случайно открыл Александр эту страницу, и взгляд его наткнулся на высокую худую женщину, затянутую в черный шелк, делающий ее еще более тонкой. Длинные руки лежат на животе, и ногти ее остры, как когти шипящей злой кошки. Круглый рот открыт, как у певицы, и карандаш заполнил пустоту рта черным цветом. Рядом с женщиной – мужчина. Плечи и бедра его широки, и поблескивающий пояс охватывает его мускулистое тело. На нем штаны для верховой езды и высокие сапоги. Из-под головного убора с козырьком, скрывающим лоб, глядят хитрые узкие глазки, намекающие на какие-то недобрые замыслы. Александр вспоминает высокую женщину, затянутую в черный шелк. Она стояла в ту ужасную ночь рядом с певцом.

– Кто эта женщина, господин Шпац?

– Это она! – вскрикивает Вольдемар Шпац. – Этот червь-шелкопряд, змеящийся в черном шелке, – Марго. Певица кабаре, в прошлом подруга Аполлона. И она… – парень тяжело дышит, – она, господин, предала его. Предательство мне омерзительно.

– Мне тоже, господин Шпац, – Александр продолжает рассматривать рисунок.

– И вчера, господин адвокат, я видел ее в «муравейнике».

– В муравейнике? – удивлен Александр.

– Господин не знает, что такое – «муравейник»? «Муравейник» это всем известное питейное заведение нацистов. Я пошел туда делать зарисовки и, к своему удивлению, встретил ее там…Нашу подругу Марго в обществе одного… – и Шпац указывает на мускулистого мужчину, нарисованного рядом с красавицей Марго.

– Это открытие, – взволнованно говорит Александр, – очень важное, господин Шпац. Оно, безусловно, поможет адвокату, который возьмет на себя защиту.

– Да, да, господин адвокат, очень поможет, – озаряется лицо художника.

– Что вам известно, господин Шпац, о письме Ицхака Меира, которое полиция обнаружила у певицы? Вы, несомненно, знаете больше, чем написано в газете?

– Больше, чем написано в газете? Я вообще газет не читаю, господин. От Эмиля Рифке я узнал о письме. Он офицер полиции, который вел обыск у Марго.

– Господин Шпац, – Александр садится на стул, – где вы встретили офицера полиции и при каких обстоятельствах услышали от него рассказ о письме?

– В доме доктора Леви, не знает ли случайно господин доктора Леви?

– Я знаком с семьей Леви, но с господином, носящим титул «доктора Леви», не знаком. В любом случае, я понимаю, что доктор Леви еврей, и что у него вы встретили офицера, который проводил обыск?

– У него, уважаемый господин адвокат. Офицер этот – жених Эдит, дочери доктора Леви. И все мы одна компания, компания добрых друзей. Аполлон был в том доме,

почти, как член семьи, и даже был дружен с офицером полиции…

– Даже?

– Даже, уважаемый господин адвокат, хотя я не очень уважаю этого Рифке… Кстати, есть возможность показать его вам. Минутку. Я зарисовал и его в день большого праздника в доме Леви. – Шпац листает свой блокнот. – Вот, уважаемый господин адвокат, офицер полиции Эмиль Рифке.

– Но господин Шпац, мне кажется, тут ошибка.

На рисунке офицер полиции в мундире стоит около высокой худой дамы, туго обтянутой черным шелком.

– Господин Шпац, этот рисунок очень похож на предыдущий…

– Да извинит меня, господин адвокат, не носит ли он титул доктора?

– Да, да, носит, – нетерпеливо отвечает Александр.

– О, как же я не называл господина по его титулу? Извините меня, господин доктор, но тут нет никакой ошибки. На рисунке изображен офицер полиции в обществе Марго, ибо и она была на том большом празднестве в доме Леви. Тогда она еще считалась своей в нашей дружеской компании. В тот день она предпочла из всех этого офицера. Это не случайно, доктор…

– Почему это не случайно, господин Шпац?

– Уважаемый доктор, – вскакивает Шпац с места, теребит свои волосы и подтягивает брюки, – есть существа, чьи физиономии, это как быотсутствие физиономии. Как бы разные типы одного образа, и потому, уважаемый доктор, вы подумали, что здесь ошибка, когда я открыл перед вами эту страницу. Уважаемый доктор, Эмиль Рифке, Марго и новый ее друг там, в «муравейнике», это разные типы, у которых одно и то же лицо. Уважаемый доктор, господин адвокат, взгляните, пожалуйста, сюда. – Шпац листает свою тетрадь. Карие его глаза, увеличенные стеклами очков, загораются. Перед Александром открывается целый ряд мужчин. У всех у них прямые спины, все в сапогах и ремнях, у всех небольшие хитрые глазки, замышляющие козни.

– Вот они, уважаемый доктор, представители партий, – провозглашает Шпац из Нюрнберга. Когда Александр видом своим выражает некоторое сомнение, лицо Шпаца краснеет, и рыжие его волосы, кажется, встают дыбом. – Доктор! Не подозревайте меня в глупости, что я здесь ставлю в один ряд все идеологии, и все мировоззрения. Упаси меня Бог, уважаемый доктор! Тут, на листе рисовал мой карандаш «аппаратчиков», как называют их русские писатели. Аппаратчики, доктор, это тип. Один тип во всех партиях. Уважаемый доктор не улавливает, что это такое – аппаратчики. Объясняю: люди партийного аппарата. Что я могу сделать, доктор, если мой карандаш всегда говорит правду. Со мной происходит странная вещь, когда я начинаю рисовать. Разрешите вам объяснить, вы не торопитесь?

– Нет, нет, я распологаю временем.

– Отлично, уважаемый доктор. Извините меня, если я немного удлиню свои объяснения. Прихожу я на предвыборное собрание, и со сцены человек ораторствует, и высокие слова трогают твою душу своей правдивостью. В эти вдохновенные минуты я вижу, но не слышу. И снова я не Вольдемар Шпац из вольного города Нюрнберга со своими ощущениями. Я чувствую какие-то скрытые и исчезающие вещи, которые никогда не смогу ясно выразить в словах. Но рука моя знает, рука рисует, рука моя чувствует ясно то, что смутно ощутимо в моей душе. Рука всегда говорит правду. Господин доктор, временами я замираю в потрясении перед тем, что открывает моя рука. Что же касается аппаратчиков, людей партийных аппаратов…