Смерть – плохая примета
Шрифт:
– Что слышно о моем друге на той стороне озера? – не делая смешной тайны из пути движения Игната (рев моторки у противоположного берега озера и так слышал весь лагерь), спросил Роман.
– Взяли его, – нехотя процедил шофер, и шея его опасливо отклонилась вперед, подальше от натершего мозоль пистолетного дула.
– Когда? Он ранен?
– Его Визирь взял. Визирь – ранен.
– Визирь – кто?
– Пес. Лучший.
– Игнат ранен? – повторил.
– Не знаю, – пожал плечами водитель. Седок с батонами зыркнул на него злобно, упрекая за сотрудничество с врагом. –
– Ты чё растарахтелся?! – не выдержал хлебный друг.
– Мария… как тебя по отчеству? – чуть обернулся Роман к подруге.
– Анатольевна.
– Мария Анатольевна, растолкуйте, пожалуйста, молодым людям, как воспитанный человек мог бы бросить подобный упрек…
Говоря все это, Роман смотрел в ветровое стекло, и мысли его были явно далеки от изысков русской словесности.
– Ты слишком много говоришь, – неторопливо перевела фразу хлебника Маша.
Вряд ли сейчас кому-то требовался урок русского языка, но Роману Владимировичу, много лет угробившему на воспитание (в его случае – обламывание) ершистей молодежи, – виднее.
Или Роме элементарно потребовалась пауза для размышлений.
– Как вас всех зовут? – спросил Савельев через десяток секунд, и по его тону Мария поняла, что идею он все-таки родил.
Передние парни разобиженно фыркнули, новоявленный любитель русской словесности уточнил формулировку:
– Как вас здесь называют?
– Рыбак, – неохотно представился водитель.
– Серьга, – недовольно покосившись на водилу, буркнул хлебник.
– Ты? – Роман нажал бедром на бедолагу, протирающего машинный коврик весьма недешевым спортивным костюмом.
– Роман Владимирович, а вы разве меня не помните?! Я – Коля Федоров! На Москве с вашим Худяковым бился! – И задрал вверх едва ли не счастливое лицо.
– Федоров… – задумчиво пробормотал тренер. – Два года назад, полутяж?
– Ну! – радостно воскликнул опознанный полутяж, но у Романа Владимировича не было времени на продуктивное культурное общение с противником его ученика.
– Рыбак, давай-ка неторопливо подавай назад к крыльцу магазина, – приказал спокойно.
Водитель не медля, плавно провел автомобиль между двумя фургонами и остановился напротив ступенек.
– Серьга, мне показалось, Сиплый твой друг?
Парень не ответил, но так яростно оглянулся на Савельева, что все стало понятно без слов.
– Выходи из машины, – сказал Роман Владимирович и осторожно, держа группу под прицелом, спустил левую ногу на асфальт стоянки. – Поторапливайся! У нас всех времени нет!
Серьга вместе с батонами выбрался наружу.
– Держи по пакету в обеих руках и не балуй, – по требовал, вышел из салона и склонился над раскрытой дверцей: – Маша, только попробуют дернуться – стреляй. А вас, друзья, хочу предупредить – Сережу Маркина завалил не я –она. Так что… имейте в виду.
Нервная женщина с пистолетом в руках в два раза опаснее нервного мужчины со стволом, поскольку – женщина. Сиречь – непредсказуема. Понятно? – И, разогнувшись, скомандовал дулом Серьге: – Пошли.
За дверью в подсобку, запертую на
Ошалевший от удара и всего происходящего в целом Сиплый смотрел на Рому остекленевшими глазами вынутой из озера русалки. Что-то булькал. И вряд ли много помнил. Очумелые русалочьи глаза перескакивали с вооруженного Савельева на друга с батонами в руках и жалобно мигали.
– Развязывай и не дури, – сказал Роман, потом подумал секунду, попятился и взял с прилавка острейший длинный нож: – В сторону!
Могучий рык боксерской глотки заставил Серьгу, уже склонившегося над другом, предусмотрительно юркнуть в угол за ящики.
Савельев оглядел пленников, покачал тесаком:
– Кто дернется, отрежу палец или еще чего… лишнее. – И ловко, без особенных проблем перерезал путы.
Пока парни сбрасывали с себя остатки веревок, Роман говорил в основном с толстым диспетчером деревенского бардака:
– Сейчас я забираю ребятишек и отчаливаю.
Ты – сидишь тихо. Никуда не звонишь, никуда не бегаешь. Помнишь, я у тебя мобилу просил? – Поднимающийся на ноги продавец судорожно закивал. —
Так вот. Мои люди знают, где я был и кто мог меня сдать. Если стукнешь обо мне на базу Тихону, мои люди приедут сюда и спалят всю лавочку к чертовой матери вместе с товаром. Тебе оно надо? – Толстяк категорически помотал щеками. – Молодец. Понимаешь, – ободрил Савельев. – Медленно, не делая лишних движений, выходим в торговый зал.
Серьга, помогая пошатывающемуся приятелю, вывел того за прилавок; Роман Владимирович нащупал одной рукой в кармане бумажник Тихона, по памяти припомнил, где какие купюры, и выудил из крайнего отделения несколько бумажек. Оказалось, угадал – доллары, валюта привлекательная.
И незаметно для перешептывающихся бойцов скинул денежки на пол у кассового аппарата.
– Я здесь у тебя намусорил, – сказал, многозначительно глядя продавцу в очумелые глаза. – Приберись.
А если тебя спросят… примерно через двадцать минут, куда бумер делся… ответь – отъехали минуту назад, куда – не разглядел. Понял? – Толстяк облизал губы, глянул на пол – три симпатичных портрета американских президентов неплохо смотрелись на полу под прилавком деревенского магазина. – Отправишь за нами погоню, все четверо – трупы. Пожалей ребятишек, – добавил сердечно, – молодые еще. И о себе, о маме подумай…
Напоминание о матушке отвлекло недоросля от созерцания портретов; слова о трупах лишили нокаутированного бойца последних сил. Конвоируя обнимающуюся тихоновскую парочку из магазина до бумера, Савельев оглядел пустую утреннюю дорогу и приказал шоферу:
– Рыбак, открой багажник. – Потом мотнул стволом Сиплому: – Лезь. Жить хочешь? Лезь.
Обалдевший от всего происходящего Сиплый даже не стал задавать вопросов: перевалился через край кузова, скорчился внутри вместительного багажника и только жалобно-жалобно посмотрел на приятеля.