Смерть – плохая примета
Шрифт:
– Здравствуйте, Мария Анатольевна. Мы за вами, собирайтесь.
Мария молча кивнула и сделала шаг назад, сразу проваливаясь в какую-то изломанную жуткую реальность, где не было нормальных звуков, где исчезало время, а люди превращались в тени. Все словно стерлось, краски дня размылись, продолговато вытянутые слова стянули, спеленали тело прозрачными плотными простынями. Мария рухнула в безвременье, пропала, потерялась. Как пуговица. Что упала за подкладку старого пальто и завалилась в пыльный изнаночный угол.
И очнулась, пожалуй, только через
Мужчины эти почти сразу вышли, и Марья осталась наедине с Алтуфьевым, тремя письменными столами, двумя сейфами, большим шкафом и портретами двух президентов. На подоконнике, возле пыльного остролистого цветка стоял графин. Через графин, изламываясь на гранях, просвечивала свобода: дворовая листва, кусочек крыши соседнего дом, в котором жили нормальные, не изломанные безвременьем люди.
Алтуфьев привольно расположился за столом, перебрал какие-то бумажки.
– Нуте-с, приступим, Мария Анатольевна? Анатолий Яковлевич подъедет чуть позже…
Мария согнулась над сомкнутыми коленями, сгорбилась, поджимая живот руками.
– Вам плохо?
Сочувствия в голосе уполномоченного не прозвучало вовсе. Только деловитая озабоченность и нежелание отвлекаться.
Марья с удовольствием упала бы на пол, закрыла лицо руками и притворилась мертвой. И сил такое притворство заняло бы совсем чуть-чуть: она, кажется, умерла еще час назад, когда увидела в тамбуре перед дверью мужчину с пистолетом в пакете.
– Всем стоять! Стволы на землю! Порежу!
Истерический визгливый вопль ворвался в кабинет через неплотно прикрытую дверь. Рука Алтуфьева замерла над раскрытым протоколом…
– Стоять всем, суки! Порежу!!
Как будто даже не разгибая коленей, Алтуфьев снялся со стула и, крадучись, вприсядку подбежал к двери – выглянул в коридор.
– Не двигайся, – тихонько приказал Марии и, прижимаясь к косяку, выскользнул наружу.
Маша расцепила руки, обнимающие живот, выпрямилась.
– Стоять, суки! Кто дернется, порежу!
Время, еще недавно тошнотворно тянущееся липкой ириской, вдруг поскакало в ускоренном ритме. Его подстегивали крики, хлестали кнутом угрозы, секунды били в уши копытным сумасшедшим топотом.
Где-то там, на первом этаже за поворотом – откуда недавно провели в этот кабинет Марью, – раздался грохот, и десятки разъяренных мужских глоток выпустили в воздух ругательства.
Маша встала со стула, спокойно подошла к двери и, совершенно ничего не боясь, не прячась, пошла на крики.
В большом квадратном помещении без окон сцепились десятка полтора мужчин. На здоровенном бритоголовом бугае повисло несколько милиционеров, бугай не хуже разозленного медведя, что крутится, стряхивая с себя охотничьих собак, вращался в центре этого бардака, с него, как с мускулистой медвежьей карусели, во все стороны слетали милиционеры. Болтали в воздухе ножками и непотребно выражались.
В угол забился щуплый окровавленный азиат. Почему-то у него не хватило сообразительности
Капитан Алтуфьев спиной к Марье сидел на опрокинутом мордой в пол амбале. Амбал плевался ругательствами, сучил конечностями и пытался вырвать из цепких капитанских рук татуированные запястья, на которые уполномоченный насаживал железные браслеты.
Маша спокойно прошла между «каруселью» и милиционером, облапившим со спины какого-то лы сого верзилу. Постаралась не споткнуться о ноги тихонько повизгивающего азиата. На долю секунды бросила взгляд на пыхтящего поверх амбала капитана и вышла улицу, едва не попав под взлетающею на крыльцо стаю в синих форменных рубашках.
Подмога добавила в здании переполоха. Крики понеслись гуще. Но затихли, едва Маша повернула за угол.
Хорошая погода последнего майского дня омыла тело теплым воздухом, освободила глаза и уши от остатков пелены безвременья, Маша все устойчивей ковыляла по тротуару, все дальше, дальше… К свободе – ближе.
По переулку неслись машины, Мария подошла к кромке тротуара, вытянула вперед руку, собираясь остановить такси или частника…
«Быстрее, быстрее!» – колотилась в голове единственная мысль. Пока Мария действовала как бы на автомате, на рефлексах загнанного в ловушку зверя. Ей в спину не дышала, но чувствовалась погоня.
И постепенно путь побега определился в форму, уже проскальзывала четкая спасительная нить – остановить машину, упасть на заднее сиденье, назвать любой из адресов друзей – уехать.
Нет денег? Ерунда. Попросит шофера обождать у подъезда и вынесет оплату за проезд.
По улице, вращая мигалкой, несся милицейский газик. Мария тут же опустила руку, повесила ее вдоль тела и медленно, ожидая визга тормозов и окрика, побрела вдоль проезжей части.
Прочь! Прочь!
Она шагала по тротуару и каждой порой шкуры беглеца чувствовала на себе реальные и выдуманные взгляды. Казалось, за беглянкой неотвязно тащится шлейф запаха загнанного зверя и страха, и это зловоние ощущает вся улица. Бабулька, только что прошедшая рядом, сейчас оглянется, прищурится, запомнит странно напряженную спину. Мужчина с сигаретой в зубах, проходя мимо, скользнул недовольным – запоминающим! – взглядом.
Что скажут пареньки у пивного ларька, когда капитан Алтуфьев бросится в погоню и нащупает след?
Да, проходила тут недавно, ответят парни. Все, каждый видел и запомнит рыжеволосую девушку, бредущую на негнущихся ногах.
Мужчина на остановке автобуса так ответит, молодая мамаша, торопливо везущая коляску с ребенком, старушки, пацаны, коты и голуби…
Бред, паранойя. Но сил выносить даже самый пустой взгляд – нет. Мария шагнула с тротуара в кусты, разгребая ветки руками, подошла вплотную к какому-то дому и побрела под его окнами.