Смерть президента
Шрифт:
— Я же это… Старый по этому делу… Монтажником не один год оттрубил. — Пыёлдин кивнул в сторону окна.
— Да? — удивился Суковатый. — Что-то я в твоей папке об этом не читал.
— А что там напишут, — горько произнес Пыёлдин. — Украл, обманул, сбежал… Хорошее разве увидят, разве отметят? Наоборот… Если и есть что-то в человеке достойное, обязательно вычеркнут.
— Ладно тебе жаловаться! Кому-кому, но уж тебе-то грех…
— Я не жалуюсь… Живу и живу, — смиренно произнес Пыёлдин и отвернулся с безнадежностью во взоре.
— Отведи
— Хоть дело предложил? — осмелился спросить Пыёлдин, уже переступив порог.
— Разберемся, — сухо ответил начальник тюрьмы.
— Как скажете. — И Пыёлдин вышел, осторожно притворив за собой дверь.
Но увидел в последний момент, увидел все-таки — задумался Суковатый. Еще дверь была приоткрыта, а он уж к окну потянулся. «Значит, будет прикидывать, глядишь, позвонит кому-нибудь, узнает, кто работы ведет», — удовлетворенно подумал Пыёлдин. Знал он, что начальник самолюбив и тщеславен. Если уж подвернется ему возможность заслужить похвалу от руководства — в кровь расшибется, а такого шанса не упустит.
Прошла неделя, вторая. Пыёлдин заскучал, решив, что затея с серебристой вышкой сорвалась. Монтажники уходили все дальше, они уже миновали окраины города, а начальник тюрьмы ничего не предпринимал, и, хотя беседы Пыёлдина с вертолетчиком продолжались, дело не двигалось.
И вдруг…
Возвращаясь однажды от следователя, который допрашивал его чуть ли не через день, все пытаясь вызнать какие-либо подробности давнего его заблуждения, Пыёлдин увидел, как во двор тюрьмы медленно въезжает тягач, а на прицепе… Да! Сверкает-искрится мачта для высоковольтных линий электропередачи.
О, какой радостный вопль раздался в душе Пыёлдина! Но виду он не подал, в камеру вошел уныло, не произнеся ни слова, забрался на нары и отвернулся к стене, чтобы даже по взгляду никто не догадался об истинном его состоянии. Пыёлдинский план, несмотря на всю фантастичность, начал осуществляться. Все и сейчас могло сорваться, свобода была так же далека, как и прежде, но что-то в мире произошло, что-то сдвинулось, зашевелилось, будто легкий предгрозовой ветерок пробежал по листве, запыленной и поникшей.
На следующий день во время прогулки по тюремному двору Пыёлдин прошел мимо мачты, вроде равнодушно прошел, взглядом сумрачным и забитым скользнул вдоль всей ее длины и, не замедляя шага, поволокся дальше, чтобы даже у конвоира не возникло желания сделать ему замечание, подтолкнуть, поддать сапогом под тощеватый зад. И потом, не исключал осторожный Пыёлдин, что Суковатый в этот самый момент смотрит на него из своего окна — любил начальник тюрьмы с высоты третьего этажа понаблюдать за перемещениями по двору людей, машин, грузов.
— И ладно, — пробормотал Пыёлдин. — И хорошо. И пусть.
Мачта оказалась явно короче, чем он предполагал, конечно, не было в ней двадцати метров, в лучшем случае двенадцать. Но это неплохо — окажись мачта и в самом деле двадцатиметровой, Суковатый мог бы
В тот же вечер связался Пыёлдин с волей, изловчился передать с адвокатом записочку, чтоб, дескать, ждали его, чтоб подготовили все, что требуется, в достаточном количестве. Имелся у него такой адресок, были верные люди, которые знали твердо — отлучился Каша ненадолго, скоро пожалует. То-то будет радости, то-то выпьют ребята за удачу его, за отчаянную пыёлдинскую душу, за нестареющий нрав. Млел и наслаждался Пыёлдин, отвернувшись к стене, все в нем ликовало, пело и ходуном ходило, но сокамерники видели только узкую, скорбную спину да стриженый затылок.
Конечно же, никогда в жизни Пыёлдин монтажными работами не занимался, не приходилось ему ни мачты устанавливать, ни бетонировать болты, но он надеялся на свою смекалку, прикидывал, как найти человека, который бы хоть немного разбирался во всей этой премудрости. Если, конечно, дело дойдет до сооружения вышки, если не остановится Суковатый в своем стремлении выделиться среди прочих начальников тюрем, которых немало разбросано по всей земле — унылых и забитых, без полета, дерзости и стремления. А вот Суковатый… О, этот Суковатый!
И наступил день, когда Пыёлдин понял, что удача не отвернулась от него, не покинула его в жизни бестолковой и преступной. Да он и сам изо всех сил старался не вспугнуть ее громким голосом, несуразным словом, даже надеяться на нее считал грешным делом. Притих Пыёлдин, вроде бы даже смирился, и взгляд его сделался приветливо-затаенным, и все поведение, может быть, даже незаметно для него самого, стало вкрадчивым, по-кошачьи мягким. Люди, хорошо знавшие Пыёлдина, могли бы уверенно сказать, что не к добру это, что на изготовке Пыёлдин и лишь выжидает момент, чтобы совершить новый умопомрачительный прыжок. Но таких людей в этой тюрьме, в этой камере не нашлось, и потому все решили — сломался Пыёлдин, не выдержал многолетних тюремных тягот. И никому в голову не приходило, что никогда еще не был он так воодушевлен, никогда так полно не охватывал его порыв безрассудный и отчаянный.
— Пыёлдин! — заорал дурным голосом конвоир, как-то заглянув в камеру. Заорал так, что все ее обитатели вздрогнули от неожиданности. — Есть такой?
— Ну? — подал голос Пыёлдин.
— На выход!
— С вещами?
— Ха! Рановато тебе еще с вещами… Лет через десять вызову с погаными твоими вещичками… Если будешь хорошо себя вести. В следующем тысячелетии выйдешь.
— Говорят, скоро конец света наступает, — пробормотал Пыёлдин, соскальзывая с нар. — Все избавление…
— Тебя это не касается! Не надейся. Ишь, размечтался! Если конец света и состоится, то не для тебя… Ты свое отсидишь в любом случае.