Смерть президента
Шрифт:
— Чувствую, что мы с вами сработаемся.
— Так точно!
— Можете называть меня Каша.
— Так точно, господин Каша!
— Идите, — Пыёлдин сделал отбрасывающий жест рукой. — Объясните людям положение… Проведите разъяснительную работу… На каждого заложника ложится большая ответственность. Все должны понимать, что нас объединяет общее дело, общая опасность. — Пыёлдина снова охватило куражливое настроение, и он, видя, с каким уважительным вниманием слушают его, продолжал развивать тему: — Мы должны противопоставить этой опасности нашу сплоченность, наше единство,
— Полностью, Аркадий Константинович! — воскликнула копия президента.
— Мы договорились — меня зовут Каша.
— Виноват! — Бельниц прижал растопыренные ладони к бедрам.
— Вот то-то, — ворчливо заметил Пыёлдин. — Наше единство — залог общей победы. Подчеркиваю — победа у нас может быть только общей. И поражение тоже будет общим — это я вам обещаю. Ванька, я правильно говорю?
— Согласен с тобой, Каша, — ответил Цернциц с серьезным выражением лица.
— Провокаторов, слабодушных, людей, готовых изменить общему делу, — выявлять и уничтожать.
— Будет сделано! — хором откликнулись городские власти.
— Вопросы есть?
— Насчет туалета, — пропищал Собакарь. — Некоторые просятся, причем очень настойчиво, теряют всякие приличия, ведут себя просто безобразно…
— Мы уже об этом говорили. — Пыёлдин повернулся к Цернцицу. — Ванька, как быть?
— Гадить можно. Но только в туалете, только по одному, только с сопровождающим. Назначьте ответственных, чтобы не было никаких чрезвычайных происшествий. Бумагу экономьте, неизвестно, сколько нам еще здесь быть. Вообще я бы выдавал туалетную бумагу только особо доверенным, надежным, преданным заложникам. Это будет способ поощрения.
Бельниц раскрыл блокнотик и тут же принялся записывать указания.
— Правильно, — сказал Пыёлдин. — Все должно быть записано. В четные часы в туалет идут четные ряды, в нечетные часы гадят те, кто занимает нечетные ряды. Вопросы есть?
— А если власти отключат газ, воду, свет?
— Не отключат. Власти здесь.
— Так-то оно так, — поежился Бельниц. — Есть печальные примеры, когда все-таки отключали…
— Ну что ж, если отключат, начнем сбрасывать заложников, — спокойно произнес Пыёлдин. — Начнем с тех, кто очень уж хочет погадить. Зачем нам люди со слабой перистальтикой? А, Ванька?
— Действительно, — Цернциц пожал плечами. — Совершенно ни к чему.
— Беспокойство от них и дурной запах, — добавил Пыёлдин. — Смотрите, под вашу ответственность. Чтоб я не чувствовал ни беспокойства, ни дурного запаха. А теперь валите отсюда, нам нужно поговорить.
— Да, надо бы, — согласился Цернциц. — Пора.
Пыёлдин недоверчивым взглядом проводил трех представителей власти, которые, неловко столкнувшись в двери, застряли, не сразу смогли пройти, а проскочив, тут же угодливо оглянулись и, улыбаясь, осторожно прикрыли за собой дверь. Похоже, даже после этого они еще некоторое время пятились, продолжая кланяться и приседать.
— Справятся, — обронил Цернциц, поняв его беспокойство. — Иначе их растерзают сами же заложники. Теперь они твои, они отвечают за все… Ведь все
— Это ты о ком? — побледнел под шляпой Пыёлдин.
— О тебе, Каша. О ком же еще… Зря яришься… Я ведь не говорю, что думаю о тебе на самом деле, я произношу слова, которыми будут добивать тех же Бельница, Собакаря, Кукурузо… А как они тебя еще могут назвать? Охрану мою перебил у них же на глазах, еще кое-кому досталось… Как тебя назвать? Надеждой нации?
— Может быть, — проворчал Пыёлдин. Он пристальнее, подольше задержался взглядом на лице Цернцица, пытаясь понять его намерения, озадаченно склонил голову к плечу.
— Зачем ты прилетел, Каша?
— За деньгами.
— Сколько тебе нужно?
— Миллион.
— Пошли, — сказал Цернциц и поднялся из кресла.
— Куда?
— В сейф. За миллионом.
— На каждого! — быстро сказал Пыёлдин, поняв вдруг, что вот в эти самые секунды может крепко промахнуться. И когда брякнул, что, дескать, требует по миллиону долларов на каждого из двенадцати террористов, он ожидал от Цернцица чего угодно, но только не того, что произошло на самом деле. А Цернциц как бы и не слышал этого чудовищного уточнения, просто не обратил на него внимания.
— Пошли-пошли. — И он первым направился к выходу из кабинета.
— Ты слышал, что я сказал? — спросил Пыёлдин дрогнувшим голосом.
— Я слышал даже то, чего ты еще не сказал, — ответил Цернциц, не оборачиваясь. — Я слышу заранее, Каша, я всегда слышу заранее.
— Я не показался тебе слишком жадным?
— Ты всегда им был.
— Да? — обиделся Пыёлдин, хотя Цернциц ничего не сказал от себя, он лишь согласился.
— Как и я, — великодушно добавил банкир, чтобы снять напряжение. — И потом, Каша… Деньги должны знать свое место.
— То есть они должны находиться в сейфе?
— Я о другом… Деньги должны занимать в жизни человека только то место, которое он им отводит. Но не больше. Богатство — это не количество денег, это отношение к ним.
— Сколько бы их ни было?
— Да. Чем их больше, тем меньшее место им нужно отводить.
— Даже когда мне позарез нужен трояк?
— Тут уж никуда не денешься, трояк волей-неволей становится целью жизни. Но когда требуется миллион долларов… Вступают в силу другие законы.
— И ты мне его дашь?
— Дам, по миллиону на каждого. Хотя пять минут назад ты не собирался просить двенадцать миллионов. Пять минут назад тебя устраивал один миллион. Я правильно тебя понял?
— А почему ты не возмущаешься, не торгуешься? Может быть, я согласился бы взять и половину? Почему не плачешь и не причитаешь?
— А зачем, Каша? Если я буду жаловаться на бедность — ты удвоишь сумму. Ведь удвоишь?
— Не знаю… Но желание такое возникает.
— Вот видишь… Но ты же держишь слово, как и прежде? Не поплывешь при виде пачки денег? Не растечешься манной кашей по белой скатерти? — Цернциц все это время шел впереди и только сейчас оглянулся, с улыбкой посмотрев на Пыёлдина.