Смерть приходит из книг

Саканский Сергей Юрьевич

Жаров запер и забаррикадировал дверь, придвинув к ней тяжелое кресло и стол. Если кто-то захочет войти сюда, то грохот разбудит их. Они и вправду вскоре уснули, а грохот и вправду раздался среди ночи. Жаров вскочил. Баррикада была цела. Эхо далекого звука все еще бродило где-то по коридорам коттеджа.

— Вот он и отметился, — спокойно сказал Пилипенко.

Жаров отодвинул свою импровизированную баррикаду.

— Сейчас я его поймаю, — сказал он с наигранной радостью в голосе.

— Особенно, если он вооружен, — угрюмо отозвался Пилипенко.

Жаров схватил со стола чугунный подсвечник и вышел

в коридор. Теперь весь коттедж был погружен в мертвую тишину, как это и должно быть в двухэтажном здании, где покоились пять трупов и один полуживой следователь. Однако кто-то или что-то разбудило их, причем, с таким мощным структурным шумом, что стены этого дома содрогнулись. Жаров отметил, что совсем не испытывает страха, ни физического, ни мистического. Храбрец, видишь ли… Между тем, через несколько минут тебя могут убить.

Он стал медленно продвигаться вдоль стены, сжимая в руке свое жалкое оружие. В любом случае, лучше идти навстречу опасности, чтобы узнать хотя бы, в чем она заключается.

Он осторожно выглянул из-за угла коридора в гостиную. Тело Ивана лежало в том же положении, в каком он его оставил. Жаров прошел по коридору обратно, отворил дверь комнаты Аркадия и там также увидел неподвижное мертвое тело. Дальше была комната доктора. Он представлял, что увидит его там, таким же, как и несколько часов назад, но зрелище превзошло всякие ожидания. Поначалу он даже не понял, что именно видят его глаза — настолько нелепой и фантастичной была эта картина.

Тело доктора лежало на кровати, но все оно было белым, да и сама кровать, и пол вокруг — также были обсыпаны какой-то пудрой, которая кое-где собралась в кучки… Жаров вспомнил странный снег в прихожей. Нет, не то… Он не сразу понял, что обломки, похожие на ломти халвы, — это фрагменты потолка, который обвалился прямо на кровать доктора и изуродовал его труп. Это и был тот самый грохот, который разбудил их. Вот почему комната доктора выглядела ниже, чем другие: часть ее объема занимал убийца — немыслимый, непостижимый, безмозглый, на несколько часов опоздавший со своим покушением… Одно было ясно вполне: здесь нет никого живого, каменный коттедж пуст, безжизнен, но сила, убивающая здесь, существует.

Безжизненный, но живой

Жаров сидел на стуле посреди комнаты. Пилипенко посасывал пустую сигарету. Он уже не лежал, привыкнув к своему новому положению, а сидел на кровати, спустив на пол каменную ногу.

— Доктор умер дважды, — сказал он. — Не думаю, что потолок в его комнате обвалился сам по себе. Однако оба покушения не соответствуют плану.

— «Доктор — яд», — процитировал Жаров. — Вроде, вертится какая-то мысль, но зацепить не могу.

— У меня их целая туча вертится. И ни одной на отлично. Так, троечки. Пять человек умерли насильственной смертью прямо перед носом у следователя. Пуаро отдыхает.

Пилипенко задумчиво посмотрел на книгу Агаты Кристи, лежащую на тумбочке.

— С одной стороны, существует некий странный план убийств, — продолжал он. По этому плану совершено только одно — «Аркадий — душ». Этот душ был установлен в комнате Аркадия, и рассчитан именно на него. В комнате доктора на его кровать обвалился потолок.

— И этот случай не совпадает с планом.

— Такое ощущение, что планов на самом деле было

два, и они вошли в конфликт, — сказал Пилипенко.

Он встал, неуклюже сделал несколько шагов, волоча прямую ногу на шине, взял с тумбочки книгу. Проговорил, покачивая книгой на вытянутой руке:

— Помню, в восьмом, что ли классе, русичка застала тебя за чтением на уроке.

— Ну и что? — отозвался Жаров. — Я ж все время читал. Читать на уроке программные произведения не возбранялось. Я и заворачивал книгу в бумагу, и писал на ней «Герой нашего времени». А книга-то была другая.

— «Лолита» какая-нибудь. Я не о том. Русичка, как сейчас вижу, взяла твою книгу вот так и наугад раскрыла. Ей хотелось посмотреть, над чем ты так хохотал.

— Не помню.

— Зато я помню. Я тогда на всю жизнь усвоил этот прием.

Пилипенко вдруг резко раскрыл книгу.

— Она должна раскрыться точно в том месте, где Катерина ее закрыла в последний раз. Ну вот. «Десять негритят». Здесь три романа. «Восточный экспресс» явно читан. «Эндхауз» не тронут». А «Негритята» до середины. «Десять негритят решили пообедать. Один вдруг поперхнулся, и их осталось девять…» Вот это да!

Пилипенко резко обернулся, посмотрел на картину, висящую на стене.

— Узнаю этот взгляд, — мрачно проговорил Жаров. — Тебя осенила какая-то бредовая мысль.

— Точно. Ведь эта комната предназначалась для директора и его шофера. Здесь «Охотники на привале» Перова. Ты случайно не помнишь, висят ли в других комнатах картины?

— Висят. Я сразу обратил внимание. В каждой комнате по картине.

— Все разные, все из классики, хорошо знакомые каждому школьнику?

— Ну да. «Гибель Помпеи», например.

— «Гибель Помпеи», часом, не у доктора?

— У доктора. Но откуда ты?..

Пилипенко щелкнул пальцами.

— Я все-таки поймал ее за кончик хвоста.

— Кого?

— Мысль. Думаю, что я уже могу идти, раз сумел встать с постели. Доктор наложил на меня хороший камень, и я теперь сам, как житель Помпеи.

Он хлопнул себя по цементированной ноге.

— Куда ты собрался идти?

— Я хочу осмотреть этот дом своими глазами. Возможно, от твоего внимания ускользнуло что-то важное.

— Что ж, два глаза хорошо, а четыре лучше.

— Шесть глаз! — воскликнул следователь и поправил очки.

Пилипенко осторожно ступал своей каменной ногой, опираясь на плечо друга. В гостиной они остановились у дивана, на котором лежал мертвый Иван. Пилипенко мельком глянул на труп. Они двинулись дальше. Когда Жаров открыл дверь одной из комнат, Пилипенко схватил его за рукав:

— Стой, не говори, чья это комната! Попытаюсь угадать.

Он осмотрелся с порога. Сказал:

— С некоторых пор меня интересует исключительно живопись. Это классик советского ренессанса, Тихомир Груздьев. Картина называется «Смерть комиссара». В комнате, скорее всего, жил Аркадий, погибший от воды.

Холст изображал революционного матроса с камнем на шее, он стоял на обрыве, за ним теснились лица нарочито злых белогвардейцев.

— Доктора должно было завалить камнем… — задумчиво проговорил Жаров. — «Гибель Помпеи»! Ты хочешь сказать, что по одному из планов картины изображают смерть того или иного человека? Мне приходила такая мысль, но я отмел ее как идиотскую.