Смерть пришельцам. Южный фронт
Шрифт:
Степан уже был под крышей из густых крон. Прижавшись спиной к шершавому стволу, он бросил взгляд в сторону кургана и повисшего над ним «блюдца». Фруктовые деревья, словно разделяя с человеком его боль и смятение, шумно шелестели листвой. Из-под брюха летательного аппарата вывалились две похожие на железные бочки штуковины. Степан в первый миг подумал, что это – бомбы, и приготовился, что сейчас грянет. Но взрыва не последовало, да и не стали бы пришлые что-то взрывать в непосредственной близости от своей летающей машины. Бочки одновременно зашевелились. У каждой из них оказалось по шесть коротких остроконечных лап. На обращенных к саду плоских «крышках» зажглись кроваво-красные огни. Не то глаза, не то фары. Механизмы пришлых двинулись к саду,
На всякий случай он проверил, заряжено ли ружье, – патроны были на месте. Хотя вряд ли стальная дробь могла бы причинить механическим тварям хоть какой-нибудь вред. Степан оттолкнулся от ствола и побежал, перепрыгивая через лежащие на земле ветви и разросшиеся кустарники, к фруктохранилищу. Что он будет делать, когда доберется до своих, Степан пока не знал. Если нужно, он погибнет вместе со всеми. В эти минуты из головы вылетело и сообщение, которое передал ему умирающий красноармеец, и то, что он сам, вероятно, заразился костянкой. Какая, к черту, костянка, которая проявит себя только через неделю, когда прямо сейчас над головой кружат «блюдца», сверкают энергетические лучи, а по пятам идут пугающие механизмы пришлых. Зато возле фруктохранилища – и мать, и Вовик, и остальные односельчане, которые тоже ему не чужие.
Между стволами клубился дым. Горело впереди, горело у Степана за спиной. Дрожащие отсветы озаряли хмурое беспокойное небо. Пулемет старосты молчал уже несколько минут, Степан был уверен, что это ненадолго: может, лента заклинила или патроны закончились. Даже мысли не возникало, что Иван, этот огромный мужик, державший односельчан в кулаке, мог погибнуть. Вообще не было никаких мыслей, кроме одной: поскорее одолеть расстояние, отделяющее его от общины.
Земля задрожала, некая темная масса заслонила огни пожаров, бушующих возле фруктохранилища. Степан бежал навстречу этой новой напасти, готовый в случае необходимости пробить или даже прогрызть себе проход. Нарастающий гул расслоился на дробный стук множества копыт. Пахнуло конским потом, послышалось визгливое ржание. Степан понял, что на него мчит испуганный общинный табун.
– Стой! – заорал он. – Тпру! – И, поняв тщетность попыток остановить живой поток, прыгнул за ствол ближайшего дерева.
Валет, орловский рысак, принадлежавший старосте, промчал мимо Степана, обдав его запахом припаленной шкуры. Следом за вожаком табуна из дымной мглы вырвались остальные: стремительные, неудержимые, ослепленные паникой.
Звонко грянуло, точно кто-то по жестяному корыту молотком стукнул. И тут же по нервам ударил истошный, почти человеческий вопль. Степан обернулся: старая кобылица Панночка на полном скаку врезалась в механизм пришлых, подкрадывающийся к человеку со спины. И кобылица, и сучащая короткими лапками металлическая штуковина оказались на земле. Глядя на Панночку, бьющуюся, точно выброшенная на берег рыба, Степан почувствовал щемящую жалость. Вряд ли эта лошадь уже сможет встать на стройные ноги. Тем не менее она спасла Степана, да и остальной табун на какое-то время закрыл юношу от преследователей.
Жеребец, скачущий в арьергарде, неожиданно сбавил шаг, Степан увидел, что животное оседлано и что за гриву из последних сил цепляется кто-то из мужиков. Степка не мог понять, кто именно: лицо наездника казалось темным и каким-то смазанным. Лишь потом он разглядел, что всадник однорук. Йоська!
– Не ходи… туда!.. – промычал калека через силу, каждое слово ему давалось с великой мукой. – Там нет… никого! Беги! Убежище! Убежище!
– Мамка где моя? – торопливо спросил Степан. – Мамка жива?
Как и красноармеец, больной костянкой, Йося завалился набок. У Степана возникло ощущение, что это уже с ним происходило, что он оказался внутри повторяющегося кошмарного сна. Он подхватил Йоську под руки, тот пронзительно заорал и, похоже, потерял сознание. Степан ощутил под своими ладонями грубые лохмотья обгоревшей
Степан уловил боковым зрением красный огонек и без промедления упал на одно колено, вскинул ружье. Над головой с гулом прошлась огненная плеть, кроны трех стоящих в ряд деревьев вспыхнули. Кавказ – жеребец Йоськи – встал на дыбы и замолотил воздух копытами. Ружье рявкнуло дуплетом, Степан целил в вызывающий красный «глаз», но попал в колено на передней лапе механизма. Сверкнули искры, железяка пришлых нелепо затанцевала на пяти оставшихся лапах, пытаясь сохранить равновесие. Йоськин конь испуганно дернулся в сторону, но Степан успел поймать одной рукой поводья. Недолго думая, юноша запрыгнул в седло и ударил каблуками по гнедым бокам. Кавказ рванул, словно пущенная с тетивы стрела, замелькали с двух сторон стволы деревьев, сливаясь в одно серое полотно. Степан направил жеребца к фруктохранилищу; невзирая на предупреждения, он считал, что должен собственными глазами увидеть, что творится возле общинного дома. Фруктохранилище сияло, точно маяк, потерять из виду охваченное огнем строение было невозможно.
Сквозь листву просочились лучи холодного света. «Блюдце» неслышно плыло у Степана над головой, похоже, догнать жеребца летающей машине не составляло труда. Юный охотник заскрежетал зубами, затем судорожно дернул поводья. Кавказ перемахнул через груду гнилых ящиков и оказался в другом ряду. Степан снова двинул поводьями, жеребец заложил еще один крутой вираж. Теперь они мчали не вдоль рядов деревьев, а поперек – перепрыгивая через кустарники, пеньки, поваленные стволы или брошенную еще во времена колхоза рухлядь вроде древних плугов, трухлявых садовых лестниц и коробов.
Когда призрачный свет «блюдца» исчез из виду, Степан вывел жеребца на просеку, пересекающую сад по диагонали. Он знал, что надолго оторваться от «блюдца» ему не удастся, и что счет идет не на минуты, а на секунды. Но до фруктохранилища уже было не так далеко, как в начале пути…
И тогда впереди встала стена голубоватого свечения, на фоне которого прорезались отчетливо различимые силуэты. Нелепые красноглазые обрубки, суетливо частящие короткими лапками, – это механизмы. А за ними… люди? Степан заставил Кавказа поубавить ход, а сам подался вперед, привалившись к шее коня и до боли напрягая глаза. Нет, не люди. Высокие, с тонкими руками и ногами, с вытянутыми наподобие пасхальных куличей головами.
Пришлые собственной, так сказать, персоной.
Осмелились выбраться из «блюдец», чтобы собственноручно поучаствовать в охоте на людей, подышать дымом, смешанным с запахом человеческого страха и страданий. Значит, действительно, дело – труба. И ловить возле фруктохранилища больше нечего.
Подстрелить хотя бы одного гада для успокоения жажды мести, да в ружье патрона нет, конь гарцует, толком не прицелишься, а красноглазые механизмы все ближе и ближе.
Скрепя сердце, Степан развернул Кавказа и снова пустил его вскачь по едва заметной тропе, идущей поперек рядов. Придерживая поводья одной рукой, второй рукой, не глядя, Степка пытался перезарядить ружье. Он не был очень уж хорошим наездником и своего коня никогда не имел; сейчас приходилось жалеть и о том, и о другом. Кавказ пока слушался, но положиться на него Степан не мог. И, соответственно, не мог более чем на секунду отвлечься от поводьев.
Позади ярко вспыхнуло, протянулись во все стороны длинные тени. Накатила волна смолянистого жара. Степан прижался к шее Кавказа, бросил взгляд через плечо. Огонь преследовал по пятам, перепрыгивая с дерева на дерево, с куста на куст. Мгновением позже до него дошло, что это стреляют преследующие его механизмы. Но попробуй поразить цель, мчащую на приличной скорости по извилистой тропе, да еще постоянно прикрытую стволами деревьев.
Степан оставил попытки перезарядиться, забросил ружье за спину и наподдал каблуками по конским бокам.