Смерть раненого зверя с тонкой кожей
Шрифт:
– Не беспокойте и не давите на нее, – медленно и четко произнес Фрэнк.
Глаза Шеппарда превратились в узкие щелки.
– Если это поможет мне поймать убийцу, я без колебаний это сделаю.
– Фрэнк, – сказал начальник Департамента, – не наше дело учить суперинтенданта, как работать.
– Я знаю, как он это делает, видел, – ответил Смит тем же спокойным тоном. – И я не дам ее мучить, пытать, выкручивать руки.
– Маленькая леди тоже ваш друг, как и ее муж?
– Да, – ответил Смит, – только вас это совершенно не касается.
– Все, джентльмены, – прервал их начальник Департамента. – Давайте
Он поверился к Смиту.
– Не думаю, что вам приходилось с ним встречаться.
– Лично нет. Видел его пару раз на приемах в посольстве.
– Что ж, – произнес начальник Департамента с оттенком злобы в голосе, – вас ждет большое дело.
Ричард пытался вспомнить запах цветущего лабазника во влажном лесу, лицо девушки, которую когда-то любил, и другие приятные вещи. Он старался сконцентрироваться на чем-то далеком от реальности.
Охранники били его резиновой дубинкой по почкам. Били не слишком умело. Молодежь нового президентского призыва еще не научилась, например, бить так, чтобы задеть седалищный нерв, чтобы боль отдавалась в голове и расходилась дальше кругами. И тем не менее, удары, были достаточно болезненными. Последний раз, после того, как они избили его, он три дня мочился кровью.
Допрос, казалось, длился вечно. Был ли он британским агентом? Они знали, что он им был, поэтому Эббот вполне мог признать это. Какова его миссия? Кто дает ему инструкции? Как связывается с Лондоном? Каким шифром пользуется?
И все это время он пытался думать о том, что происходило в другое время в другом месте. Фокус был в том, чтобы постараться отключиться от своего сознания, как будто бы это не он кричит.
Резиновая палка ударила его по лицу.
Одна полька когда-то в момент страсти сказала Ричарду, что у него красивые белые зубы. Он выплюнул один с кровью.
И почувствовал, что теряет сознание.
– Я помню, – хрипло произнес Эббот. – Я действительно помню.
– Что? Что ты помнишь?
Палачи наклонились ниже, пытаясь разобрать его бормотание.
– Запах лабазника во влажном лесу, – сказал он, и град жестоких ударов продолжился.
Глава 7
А тем временем человек, из-за жизни которого возникло столько суматохи, спал с девушкой в своем пентхаусе над Парк Лэйн, впрочем, "спал" будет чудовищно неточным эвфемизмом. Все, что касалось Его Превосходительства Модибо Нжала, было чересчур: его характер, его доблести по части женщин, его интеллект и его дикость. Президент производил впечатление карикатуры, правда, многие знали, что в полковнике нет ничего смешного, напротив, он смертельно опасен. Нжала был большим человеком с соответствующими аппетитами, а также энергией и средствами для их утоления. Полковник
После креативного полового акта всеми возможными способами и во всех возможных позах он прошел в гостиную своего пентхауса, съел огромную тарелку овсяных хлопьев Витабикс со сливками и почитал конспекты переговоров с кабинетом Ее Величества, составленные вместе с советниками по экономике.
Затем он снова вернулся в спальню, разбудил протестующую девушку и снова начал ее помучивать, хотя на этот раз немного рассеянно.
– Господи, – сказала она, – ты никогда не прерываешься?
– Сколько будет 23 процента от двух и семи десятых миллиона? – спросил он, раздвигая ей ноги. – Скажем, шестьсот тысяч.
– Ой, – вскрикнула она. – Мне больно.
– Может быть, ты хочешь немного хлопьев? Они очень полезны.
– Я бы хотела немного поспать. Это было бы еще полезнее.
– Всю жизнь проспишь, – сказал он, смотря на нее сверху вниз, постепенно входя в ритм. – Не понимаю, что случилось с молодежью в наше время, вам ничего не интересно.
После этого он дал ей поспать и часа на два отключился. Проснувшись, он встал, жадно съел еще одну порцию Витабикса, снова прочел конспекты, обработал еще несколько цифр, а затем около часа диктовал заметки на магнитофон.
Когда он закончил, уже начало светать, и полковник вышел в сад, разбитый на крыше отеля с видом на Гайд Парк. От травы поднимался жемчужного цвета туман, мокрые черные деревья сверкали после ночного дождя. Одинокий наездник скакал рысью по аллее Роттен Роу, еще более одинокий мужчина, слегка нелепый в своем вечернем костюме, медленно шел в мягком саркастическом рассветном свете, а прямо под Нжала по Парк Лэйн ехало несколько машин, выглядевших совершенно игрушечными. Еще не проснувшийся Лондон был окутан какой-то особенной выжидательной тишиной.
Нжала глубоко вдохнул утренний воздух. Он чувствовал, что его ждет большой день, и мысленно отметил, что нужно бы заглянуть в гороскоп, присланный в посольство по шифрованному каналу телетайпа.
Одетый только в халат, он внезапно ощутил холод и начал дрожать. Полковник вернулся внутрь и принял ванну, сделав воду такой горячей, какую только мог вытерпеть. После этого неторопливо оделся.
Нжала нравилась Англия. В каком-то смысле Президент, когда-то студент элитных Итона и Оксфорда, воспринимал ее как свою духовную родину, что, однако, не мешало ему носить бусы вуду под тщательно пошитыми на заказ рубашками с воротничком под бабочку для смокинга.
Вернувшись в Африку, Нжала как-то вдруг стал революционером не потому, что ненавидел британский колониальный режим (он как раз считал его мягким по сравнению с французским и советским); и не потому, что страстно желал свободы для своей угнетенной туземной страны (всех своих чернокожих собратьев он считал дикарями, ослами, обезьянами, не способными управлять самими собой); а просто потому, что его широкие черные ноздри уловили запах перемен, и сопутствующих им денег. И уловили достаточно рано. Если в Африке суждено случиться черному государственному перевороту, то Модибо Нжала должен быть в первых рядах новых борцов за свободу угнетенных.