Смерть ростовщика
Шрифт:
Только через два-три месяца после случая с Мирзо Абдуллой разум стал постепенно возвращаться к Кори Ишкамбе. Теперь, рассказывая кому-нибудь о своем несчастии, он, после брани по адресу Мирзо Абдуллы и проклятий старшинам, говорил:
— Ну, что было, то прошло! Разве есть в мире что-нибудь, что не проходит!
Но, хотя в нем не замечалось больше признаков помрачения рассудка и, казалось, он выздоровел, — прежняя полнота к нему не возвращалась. Ростовщик походил теперь на желудок, вытащенный из павшего от болезни животного. На щеках и на лбу появились глубокие, пересеченные морщины, цвет лица стал землистым, как требушина
Началась первая мировая война. Дела у Кори Ишкамбы, как и у других купцов и ростовщиков, пошли вверх. Появились спекулянты, которые, купив что-нибудь сегодня, завтра продавали это за цену во много раз большую. Имея возможность спекулировать с небывалой выгодой, они уже не довольствовались тем капиталом, который у них имелся. Они стучались в двери ростовщиков и брали у них ссуды за сверхбольшие проценты, чтобы скупить ходкие и редкие товары. Кори Ишкамба оказался одним из ростовщиков, завязавших отношения с преуспевающими спекулянтами. При этих операциях хорошо наполнялись карманы и самого Кори Ишкамбы, а сверх того, угощаясь у своих богатых должников, он набивал себе брюхо жирными блюдами так плотно, что оно чуть не лопалось.
Ко второму году войны кожа снова натянулась на залитом жиром теле Кори Ишкамбы. У него отвис второй подбородок, а живот вырос больше прежнего. И капитал его перевалил за два миллиона, производя ему бесчисленных «детей» — доходы от денег, отданных в рост. Эти «дети» размножались, как мухи на падали.
И все же, несмотря на радующие его сердце доходы, Кори Ишкамба не забывал Мирзо Абдуллу и каждый раз перед едой — а еда перепадала ему теперь по нескольку раз в день — он поминал своего обидчика проклятиями и страшной бранью.
На третий год войны трудовой народ был настолько разорен, что люди не находили куска черствого хлеба, который мог бы составить, по распространенному среди мусульман выражению, их куты-лоямут [23] .
Спекулянты разбогатели так, что уж не находили товаров, в которые могли бы вложить свои капиталы. Что касается купцов, которые вели торговлю с Москвой, то для них сделались игрушкой золото и бриллианты. Они не нуждались в деньгах ростовщиков. У Кори Ишкамбы на третий год войны дела заметно ухудшились. Он был вынужден все свои деньги вложить в банк и довольствоваться теми небольшими процентами, которые это давало.
23
Куты-лоямут — арабское выражение, означающее такую скудную пищу, которой достаточно лишь для того, чтобы человек не умер с голоду.
Правда, с крупной суммы, которая превышала два миллиона рублей, он даже по банковскому расчету получал немало. Но это не могло насытить его жадную страсть к наживе. Чем больше становилось у него денег, тем больше разрасталась его жадность.
Ему хотелось, как и в предыдущие годы, получать с крупных ссуд по двадцать пять-тридцать процентов. Но теперь это стало невозможно. Как он говорил: «Увы, те дни вода унесла! Кубок разбился, влага пролилась!»
В довершение всего и питание его сильно ухудшилось. Богачи, не нуждаясь больше в его деньгах, не допускали его теперь к своей скатерти. В банке, где он имел текущий счет, его угощали один раз в день —
Как-то раз я встретился с ним и спросил, почему он похудел. Обрадованный участием, он стал длинно рассказывать.
— Раньше каждый день по нескольку раз я ел вкусную колбасу, жирный плов, пельмени, сваренные на пару, жареных кур, жаркое из молодых барашков, приправленное помидорами. Теперь из тех домов, где меня угощали всем этим, ушла благодать, хотя их хозяева и стали еще богаче. Уже давно я не смачивал своих губ в этих домах. А ведь, как говорится: «И коровы и бараны жиреют от корма». Как же мне не худеть, когда не находится для меня еды, соответствующей аппетиту! — помолчав, он сказал с признательностью:
— Дай бог всего хорошего банку! Как только прихожу я туда к утреннему чаю, тотчас предо мной ставят стакан и сахарницу, полную сахара. Я кладу сколько влезет, доливаю стакан горячим чаем и напиваюсь всласть. Управляющий не выражает неудовольствия, если я выпью сразу даже три стакана! Он только радуется этому!
— Но ведь теперь денег у вас много, — сказал я дядюшке Кори, — и вы состарились. Не унесете же вы свои деньги в могилу. Почему бы вам не готовить для себя каждый вечер то кушанье, которое захочется, почему не поесть в свое удовольствие.
В ответ он прочел стихотворение, которое сочинил о ростовщиках один из поэтов того времени:
Ростовщику вовеки не понять — Как можно корку нищему подать? Немыслимо — как сталь разбить стеклом, Или как зубы о кисель сломать.К концу того же 1916 года еще одно обстоятельство стало подрывать силы и здоровье Кори Ишкамбы — это «неуместные», как он говорил, проказы бухарских шутников.
Если они узнавали, например, что Кори Ишкамба положил свои деньги в «Соединенный банк», один из них, подойдя к нему, говорил по секрету:
— Вы слышали, дядюшка Кори? Дела «Соединенного банка» плохи. Говорят, принадлежащие ему крупные суммы попали в руки неприятеля. Не сегодня — завтра владельцы объявят себя банкротами. Будьте осторожны!
Услышав такое известие, Кори Ишкамба бежал в «Соединенный банк», сейчас же забирал оттуда свои деньги и переводил их в «Русско-Китайский (Азиатский) банк».
Конечно, это не оставалось тайной для шутников. Кто-нибудь из них снова подходил к Кори Ишкамбе и повторял о «Русско-Китайском банке» то, что его товарищ вчера говорил о «Соединенном».
Кори Ишкамба с той же поспешностью переводил деньги в третий банк. Благожелатели советовали ему вложить свои капиталы в Государственный банк: уж он-то будет стоять прочно, как сама Российская империя. Но в Государственном банке платили меньше проценты, чем в частных банках, и Кори Ишкамба не мог пойти на такие убытки.
Но в конце концов частным банкам так надоели эти «операции» Кори Ишкамбы, что они отказались принимать от него деньги, и он был принужден вложить весь свой капитал в Государственный банк.