Смерть Сталина
Шрифт:
Напротив, уже после похорон тогдашний помощник Сталина Амаяк Назаретян писал Серго Орджоникидзе: «Как дурацки погиб Камо. Как ждали его!» Судя по всему, в Москве Камо подыскали какую-то крупную должность.
И до сих пор неизвестно, в какой степени Сталин руководил действиями Камо. Разговоры такие в партии ходили.
В апреле 1918 года лидер меньшевиков Юлий Мартов, избранный депутатом Моссовета и членом ВЦИК, обвинил Сталина в участии в экспроприациях.
Ссора большевиков с меньшевиками и произошла в немалой степени потому, что меньшевики были принципиальными противниками терактов и не давали Литвинову денег из кассы ЦК на оружие и боевиков. Меньшевики оказались правы, потому что действия боевых групп, как и следовало ожидать, выродились в обыкновенный бандитизм.
Мартов доказывал,
Сталин позаботился о том, чтобы даже воспоминания о его возможной причастности к этим уголовным операциям исчезли. Скажем, у Камо еще до его гибели чекисты забрали весь архив.
Сталинский стиль
25 октября 1917 года Иосиф Виссарионович Сталин-Джугашвили был включен в состав первого советского правительства в качестве наркома по делам национальностей как единственный член ЦК, интересовавшийся национальным вопросом.
В подготовке вооруженного восстания в октябре 1917 года Сталин не играл никакой роли, его участие в Гражданской войне было достаточно скромным. В стране его практически не знали. Но в качестве государственного чиновника он оказался на месте. Видных большевиков было вообще немного, в основном государственная работа у них не получалась. А Сталин принимал одну должность за другой и справлялся. Ему хватало для этого характера, воли и настойчивости.
Иосиф Джугашвили в юности писал стихи. Они даже печатались в газете «Иверия», которую издавал грузинский писатель и общественный деятель Илья Чавчавадзе.
Читатель может составить собственное представление о поэтических упражнениях молодого Джугашвили в современном переводе Льва Котюкова:
Шел он от дома к дому,В двери чужие стучал.Под старый дубовый пандуриНехитрый напев звучал.В напеве его и в песне,Как солнечный луч чиста,Жила великая правда —Божественная мечта.Сердца, превращенные в камень,Будил одинокий напев.Дремавший в потемках пламеньВзметался выше дерев.Но люди, забывшие Бога,Хранящие в сердце тьму,Вместо вина отравуНалили в чашу ему.Сказали ему: «Будь проклят!Чашу испей до дна!..И песня твоя чужда нам,И правда твоя не нужна!»Сталин обладал завидной памятью, умением быстро схватывать суть дела. Просто и доходчиво формулировал свои мысли. Академик Алексей Дмитриевич Сперанский восхищенно писал о Сталине: «Он не боится повторений. Мало того, он ищет их. Они у него на службе. Он, как гвоздем, прибивает к сознанию то, что является формулой поведения». Сталинский стиль узнаешь сразу.
Он умел много работать, находил толковых исполнителей, которые преданно ему служили.
Амаяк
«Ладим ли мы? Ладим. Не могу обижаться. У него можно многому поучиться. Узнав его близко, я проникнулся к нему необыкновенным уважением. У него характер, которому можно завидовать. Его строгость покрывается вниманием к сотрудникам. ЦК приводим в порядок. Аппарат заработал хоть куда, хотя еще сделать нужно многое…»
С Орджоникидзе Назаретян мог быть откровенен, поэтому открыто писал о Сталине:
«Коба меня здорово дрессирует. Прохожу большую, но скучнейшую школу. Пока из меня вырабатывает совершеннейшего канцеляриста и контролера над исполнением решений политбюро, оргбюро и секретариата. Отношения как будто не дурные. Он очень хитер. Тверд, как орех, его сразу не раскусишь. Но у меня совершенно иной на него взгляд теперь, чем тот, который я имел в Тифлисе. При всей его, если можно так выразиться, разумной дикости нрава, он человек мягкий, имеет сердце и умеет ценить достоинства людей.
Ильич имеет в нем безусловно надежнейшего цербера, неустрашимо стоящего на страже ворот ЦК РКП.
Сейчас работа ЦК значительно видоизменилась. То, что мы застали здесь, неописуемо скверно. А какие у нас на местах были взгляды об аппарате ЦК? Сейчас все перетряхнули. Приедешь осенью, увидишь.
Но все же мне начинает надоедать это «хождение под Сталиным». Это последнее модное выражение в Москве касается лиц, находящихся в распоряжении ЦК и не имеющих еще назначения, висящих, так как сказать, в воздухе, про них говорят так: «ходит под Сталиным». Правда, это применимо ко мне наполовину, но все же канцелярщина мне по горло надоела. Я ему намекал. Ва, говорит, только месяц еще. Потом…»
Амаяк Маркарович Назаретян после Гражданской войны был вторым секретарем Кавказского бюро ЦК, которым руководил Орджоникидзе. Он и рекомендовал Назаретяна Сталину. В 1922 году Назаретяна утвердили первым помощником генерального секретаря ЦК и заведующим бюро секретариата ЦК. Под началом Назаретяна работали остальные помощники Сталина – Иван Павлович Товстуха, Григорий Иосифович Каннер, Лев Захарович Мехлис.
Назаретян, судя по отзывам знавших его людей, вполне справлялся с работой. Но, видимо, был слишком самостоятелен и, главное, не выказал личной преданности, которую Сталин более всего ценил в окружавших его работниках. Через два года Сталин отправил его назад в родной Тифлис, назначив вторым секретарем Закавказского крайкома…
Сталин преобразил партийный аппарат.
Дмитрий Андреевич Фурманов, в Гражданскую войну комиссар Чапаевской дивизии, восславивший Василия Ивановича, 23 апреля 1925 года записал в дневнике восторженные впечатления от посещения ЦК:
«Сами мраморные колонны скажут тебе, что дело здесь крепкое. Туго двери открываются в Цеку: всей силой надо приналечь, чтоб с воли внутрь попасть. Вошел. Два вечных – днем и ночью – два бессменных, очередных часовых: ваш билет? Нет? Пропуск. Потрудитесь взять у коменданта. Обращение рассчитано на международные визиты: самому покойнику Керзону не к чему придраться. И думаю я: «Это наши-то, сиволапые? Ну и ну!»
Пропуск-билет провел меня сквозь строй. Я у лифта. Забились втроем в кабину и промеж себя:
– Вам куда? А вам? А вы, товарищ? Я в агитпроп; я в отдел печати…
Или не попал я в ящик – мчу по массивным лестницам скоком, бегом, лётом, пока не смучаюсь на четвертом этаже…
Я забираюсь все выше, выше – мне надо на шестой этаж. Миную агитпроп, отдел печати, приемную секретарей ЦК – там тишина изумляющая. Дохожу. Пройду по коридорам, где ковры, где такая же, как всюду, тишь и чистота. Да, ЦК – это штука! Это настоящая и сильная штука! Какая тут мощь – в лицах, в походи, в разговорах, в самой работе, во всей работе этого гиганта, этого колосса-механизма! Какая гордость и восторг охватывают тебя, когда увидишь, услышишь, почувствуешь эту несокрушимую мощь своего штаба. Идешь и сам могучий в этом могущественном приюте отчаянных, на все решившихся людей, не дорожащих ничем – ничем не дорожащих ради того, чтоб добиться поставленной цели. Да, это дело. Это штука.