Смерть таится в наслаждении!
Шрифт:
– Какой ужасный нож, – утомленным голосом проронил он. – Завтра же я его выброшу.
– Тогда я выброшу твою виолончель, – сухо ответила она.
– Чем она тебе мешает? – он любовью поглядел на любимый инструмент своего вечернего музицирования.
– Тем же, чем тебе – нож.
– Иногда ты бываешь просто невыносимой, – сказал он, поднимаясь, и направился в спальню.
Некоторое время она сидела за столом, уронив голову на руки и слушая, как в соседней комнате ее муж заводит будильник. Его бодрое тиканье, казалось, наполняло собою весь дом и гулко отзывалось во всем существе женщины. Через некоторое время и она через силу
– О чем ты думаешь? – тихо спросила она.
– Мне вспомнилась фотография… Ну, та, на столе у врача. Этот парень… он поразительно на кого-то похож.
– Это была девушка.
– Нет, парень… – обронил он устало. И заснул.
– Нет… – прошептала она, силясь припомнить что-то очень важное, ускользавшее от нее до сей поры. Доктор… его глаза… Лучистые… смеющиеся… Его… Глаза… Ее… гла…
– Я вам чрезвычайно сочувствую, – следователь уже давно стоял у стола, давая понять, что очень занят, но старик все не уходил. – Я понимаю, что это ужасно: потерять двоих детей в один и тот же день – жутко, да-да, но и вы нас поймите, ведь с той поры прошло уже четверть века. Вряд ли тут возможно будет что-либо доказать.
– Но я могу их загипнотизировать, – с жаром воскликнул доктор, – и они на суде расскажут истинную правду так же, как рассказали мне.
– Хм. Вряд ли суд удовлетворят подобные показания, – с сомнением проговорил следователь. К тому же люди, о которых вы говорите, чрезвычайно уважаемы в городе…
– Мы тоже были уважаемыми в городе М., пока не случилось это… А потом моя жена окончила свои дни в сумасшедшем доме, а я долгое время был алкоголиком и бродягой, пока случай не помог мне подняться на ноги. Я уже почти забыл об этом горе, но вдруг… ко мне явились они… Сами. Вы знаете, с этой минуты я уверовал в существование потустороннего мира. Ибо один лишь ад мог обручить их! Но где же в таком случае карающая длань Господня? Ведь есть же Высший Судия?!..
– Вполне возможно, – терпеливо проговорил следователь, – но у нас нет полномочий на исполнение его воли.
– А у меня – есть! – сверкнув глазами сказал старик и, решительно встав с места, направился к двери.
– "Что-то он точно нынешней ночью натворит", – подумал следователь и, сняв трубку внутреннего телефона, произнес:
– Сержант, сейчас должен выходить шатающийся старикан с безумными глазами, задержите его, пока не подъедет "скорая".
Резкий звонок из будки карусельщика означал, что "чертово колесо" закружилось. Теперь она осталась одна. Она – свободна. Как птица, как дыхание, как вольный ветер, как сама воля!.. Она чертовски хороша в своей пунцовой юбке и полупрозрачной газовой кофточке. Мужчины смотрят на нее смеющимися, восхищенными глазами, оборачиваются, цокают языками. И один, лишь один из них решается подойти к ней и заговорить. Да, это тот самый, широкоплечий, рыжеволосый юноша. Взяв ее за руку, он осведомляется, не потеряла ли она кого-либо и толпе?
Представляется: "Я – Лоренц. А вы?" – Она заливисто смеется и объявляет: – "А я Лотта." – "Это неправда. Лотта – моя сестра". Она вновь заливается смехом. Ей сегодня все на свете кажется смешным. Глаза юноши полны восхищения. Он сжимает ее руку. От этого пожатия девушку бросает в жар, тело ее пронизывает сладостная молния. Их поцелуй полон неистовости и страсти. Они впиваются друг другу в губы, как два изголодавшихся
"Ран ан, ран ап, ран ап ин маджикал мистери туа! Гремит в квартире. – Ран ап…"
Эта музыка воодушевляет его, будоражит сердце, от этих звуков трясутся все члены, закипает кровь, затуманивая мозг. Сам себе юноша в эти минуты видится могучим и яростным охотником былых времен, тем более, что вот она – близкая, желанная добыча. Смять и растоптать ее, насытиться – и отшвырнуть прочь! Что-то хрустнуло под давлением его локтя… неужели он сломал ей руку? Рыжая девочка скулит и стонет от стыда и боли. Ее тощие коленки почти прижаты к подбородку, ее костлявые ягодицы окровавлены, ее тело сотрясается от ударов его крепкого паха.
"Подожди же… подожди… – пищит она сквозь слезы, – я всем все расскажу… Мой папа упрячет тебя в тюрьму… в сумасшедший дом. И там тебя кастрируют, подожди же, гад, сволочь, подонок, мразь… ты сдохнешь на каторге…" И он вдруг совершенно отчетливо понимает, что в самом скором времени именно так все и будет. Она выбежит на улицу, обливаясь слезами, и спустя минуту после ее ухода он окажется парией, гнусным насильником и недочеловеком в глазах всех окружающих. Его немедленно арестуют и бросят; в тюрьму. Его, приличного и неглупого молодого человека из благополучной семьи, гордость школы, надежду родителей – его изнасилуют уголовники… Но самое страшное – не это, самое страшное – скандал, который после этого разразится в тихом и уютном городе М. Его отца под улюлюканье сослуживцев прогонят с работы, его почтенной, добродетельной матушке откажут от дома все ее подруги, вся их семья станет посмешищем города. И все из-за какой-то рыжей тощей язвительной дряни… И тогда его взор обращается к большому, черному футляру виолончели, стоящей в углу…
"Подожди… подожди… – в ужасе шепчет она, упираясь руками в его грудь. – Отпусти меня…" Когда она заслышала окликающие ее голоса, девушку прошиб холодный пот. Они зовут, ищут ее, они где-то здесь, совсем близко, почти рядом, и стоит им раздвинуть кусты, как они увидят собственную, родную дочь, лежащую, раскорячив ноги под каким-то малолетним оборванцем со спущенными штанами. "Отпусти меня, слышишь?" – в страхе просит она и колотит кулачками по его спине. Но Лоренц, милый, сладкий Лоренц, такой пылкий, страстный, неутомимый, и такой утомительный, – он и не думает останавливаться. Однако теперь, когда она в избытке насладилась вкусом запретных плодов и испытала несколько оргазмов, его прикосновения уже не кажутся ей столь сладостными. Теперь он подчеркнуто груб с ней, резок, его движения доставляют ей боль, ласки ей противны, его поцелуи смердят табаком. Еще несколько секунд и она погибла! Они уже идут сюда: родители, братья и сестры, их друзья… Отец! О, Господи! Он же просто убьет ее. И повесится сам, потому что не сможет пережить такого позора. Пальцы ее бессильно блуждают по траве и неожиданно натыкаются на нож. Один удар – и она спасена. Даже не бить, а просто подставить лезвие, и он сам напорется на острие и замычит, нелепо и страшно разевая слюнявый рот. Она же…
Конец ознакомительного фрагмента.