Смерть титана. В.И. Ленин
Шрифт:
О, эти скребущие душу пейзажи из окна поезда! Может быть, поезд и болезнь вызывают синдром рефлексии? Какие разные мысли приходят в голову! И сколько в них неутешительного.
Иосиф Сталин, конечно, организационный гений. Надо не просто говорить, что его стихия — закулисная работа и интрига, он парит там, возносясь надо всеми на недосягаемую высоту. В отличие от заурядных интриганов, он просчитывает не один-два хода вперед, а как бы все последующее течение событий. Но здесь невольный и нескромный вопрос атеиста: не помогает ли ему в его подсчетах сам дьявол? Все члены партии, конечно, собаку съели на организационной стороне дела, все умели убеждать и вербовать сторонников. Ленин перед II съездом, когда они еще не разошлись и его, Троцкого, между собой товарищи шутливо-завистливо называли «ленинской дубинкой», часто встречал приезжих делегатов,
В аргументах его письма от 8 октября двадцать третьего года в Политбюро, состоявшее из людей, не понимающих Троцкого или завидующих ему, в тонкостях доказательств никто разбираться не пожелал. Слишком многое и внезапно надо было перетряхивать. Письмо расценили лишь как «ход» и ответили на него «ходом». Сбросили письмо в массы, чтобы оно обрастало домыслами и слухами. Письмо распространили среди членов ЦК, обсудили на бюро Московского Комитета и президиуме Центральной Контрольной Комиссии. Вот здесь, в среде подчиненных и зависимых лиц, начало вариться мнение.
Это только непросвещенным людям кажется, будто так уж легко приклеить «ярлык». Ярлык сначала надо найти, выработать формулу, которая бы приклеилась. И Каменев, захвативший власть в Москве, и Зиновьев, уже почти обожествленный в Петрограде, чувствовали, что Троцкий ведет обстрел их теплых и благоустроенных позиций. Но Каменев и Зиновьев были людьми довольно тертыми, владевшими тысячами уже устоявшихся и бывших когда-то актуальными партийных формулировок. На этот раз требовалась формулировка емкая, хлесткая и потенциально опасная для будущей жертвы. Загонщики, чувствуя силу вепря, начали гон. Не Политбюро — так сказать, коллегия высшего жречества, к которой принадлежал и сам автор письма, — а именно следующие инстанции, почти рядовые жрецы, Московский Комитет и президиум ЦКК квалифицировали письмо Троцкого как «платформу и попытку образования фракции». Приклеили. «Заявление 46-ти» лишь подлило масло в уже горевший огонь. Но здесь, как при печении блинов, надо действовать быстро.
Этот грузинский хлебопек был виртуозом своего дела. В ответ на резолюцию МК спустя три дня, 18 октября, Политбюро решило созвать через неделю экстренный пленум ЦК совместно с пленумом ЦКК. Генеральное сражение с барабанным боем и развернутыми знаменами. Троцкий болен, его нет на этом заседании Политбюро, сколько раз Троцкий клял себя, что не пересилил свою болезнь и не пришел на заседание. На что он надеялся? Его так называемые товарищи совершают удивительно ловкий ход. Голос власти есть глас народа! Политбюро хлебопеков решает пригласить по два представителя от десяти-пятнадцати «наиболее крупных пролетарских организаций». О, он, Троцкий, догадывался, что будут представлять собой эти «представители пролетарских организаций». Эти представители будут, словно казаки у царя! Когда надо было разгонять демонстрации или подавлять гражданское инакомыслие, появлялись сытые и довольные службой казаки. Но здесь, несмотря ни на что, все же случился, можно повторить, некий процедурный казус: Политбюро приняло решение о созыве экстренного пленума по поводу Троцкого в отсутствие самого Троцкого. Он не очень любил разные заседания, которые истончали его личное время, но и не любил, когда заседания проводили без него. Как и любой писатель, он считал, что главное в его жизни — это письменный стол.
Может быть, его и подвело это самое писательство? Он всегда старается задокументировать все перипетии своей жизни. Кроме тома основных произведений, у знаменитого писателя должны быть еще тома писем, черновиков и подготовительных материалов. И он, Троцкий, как безмозглый дурак, 19 октября пишет в Политбюро и в президиум ЦКК новое письмо. Дескать, он хотел бы решить все путем дискуссий и разговоров и по возможности в привычном ему кругу слушателей. Как же так, мол, как же можно скоропалительно передавать все на пленум, не заслушав на Политбюро его собственные объяснения? Его лишили речи и дискуссии! Его лишили
Какие же льдины выковыриваются под тяжелый лязг буферов и скрежет тормозных колодок. Как иногда надо побыть отъединенным от доблестных соратников, неотрывно смотрящих в рот! Но надолго ли хватит ему этого самокритичного запала?
Лишили слова — ход вполне обычный. Не многие так называемые приверженцы демократии способны выдержать все ее стандарты. По мере возвышения того или иного деятеля ему начинает мерещиться особое положение, с которого эта самая демократическая процедура должна рассматривать его собственные деяния. Он, Троцкий, не рассчитывал, что его товарищи по Политбюро окажутся большими демагогами, чем он сам. Он ведь уникальный умник. Его, должен он себе признаться, опять подвело честолюбие писателя. Зачем же он не только отослал свое письмо от 8 октября в Политбюро, но и снял с него несколько копий, которые запустил в интеллигентские массы? Самиздат во все времена был надежнейшим оружием в руках интеллигенции. Письма начали циркулировать по Москве. Как он радовался этой сомнительной популярности! Тогда противоборствующей стороне не оставалось никакого выхода, как придать этой подковерной склоке за власть принципиально-демократический характер. Он сам вынудил к удару по себе. Конечно, оппоненты уже давно искали приличного предлога, чтобы выманить недоступного и холодного, как блеск его пенсне, второго вождя революции из его затворничества. И этот вождь сам самонадеянно подставился. Политбюро хотело боя и стягивало силы.
Есть его собственная цитата, жалковатая, конечно, в своем стремлении защищаться сомнительным путем: он, Троцкий, приводит в качестве аргументов слухи, домыслы и в горячке сказанные слова. Тем не менее и эта цитата при всей ее ущербности демонстрирует механику. В своем письме от 8 октября он с горечью упоминает, что только что лишился полноты власти в военном ведомстве.
За вагонным окном мелькают названия станций: всё по старинке, с «ятями». Кажется, что весна никогда не настанет. Зима — обычное время разъедающих душу дум. А может быть, чтобы не расстраиваться, лучше ничего и не вспоминать? Но в российском характере есть саморазрушительный рефлекс горьких воспоминаний.
Сентябрьский, двадцать третьего года, пленум — Ленин, к несчастью, болеет и изолирован от рычагов власти — в угоду клике Сталина постановил ввести в Реввоенсовет республики несколько членов ЦК и создать при председателе — это еще по-прежнему Троцкий — «исполнительный орган». Это надо только себе представить, какой гигантской власти Троцкий был лишен! При живом короле вводят коллективного регента! В его полномочных руках была вся Красная Армия. А теперь он вынужден писать унижающие его инвективы. Какой стыд! Но сейчас он заставит себя вспомнить и это. Вспоминать необходимо, чтобы извлечь уроки. Он, Троцкий, не собирается сдаваться. Вспоминать нужно, чтобы не наделать новых ошибок. Он писал: «Недаром же т. Куйбышев на брошенный ему мною упрек, что действительные мотивы предложенных изменений в Ревсовете не имеют ничего общего с официально заявленными мотивами, не только не отрицал этого противоречия — да и как его отрицать, — но прямо сказал мне: «Мы считаем необходимым вести против вас борьбу, но не можем вас объявить врагом; вот почему мы вынуждены прибегать к таким методам». Методы апробированы на сентябрьском пленуме. Разве теперь поддержат его представители из «наиболее крупных пролетарских организаций»? Сталин уже давно прикормил этих представителей.
Итак, 19 октября он, Троцкий, к сожалению, направляет в президиум ЦКК и Политбюро новое письмо с очередными придирками по самой процедуре. Он сам создает информационный повод для ответа. Ах, вы, Троцкий, недовольны, что с вами предварительно не побеседовали, не подискутировали? Побеседуем, но чуть позже. Пока Политбюро, члены которого в тот же день, 19-го, подписывают общий, уже, видимо, подготовленный ранее текст, выдвигает рабочий тезис для нападения. Тезис этот потом будет развит в партийной печати, перекочует на партийные собрания, станет достоянием обывателя. Политбюро снабжает трудящихся материалом, что говорить и как говорить.
Были в этом документе и настораживающие проговорки. Не насторожили! Например, что Троцкий «нападает первый на ЦК». Значит, ЦК тоже готовился к нападению, но не успел? Троцкий всегда чувствовал, что кое-что в его поведении цекистов раздражало, а кое-что, как сказали бы позже, заставляло комплексовать. «Уже не один год» он общается с членами Политбюро «преимущественно в форме рассылки писем и деклараций, в которых неизменно подвергает критике чуть ли не всю деятельность ЦК». Ловко сформулировали, благо что неграмотно.