Смерть умеет улыбаться
Шрифт:
– У Павлика был сердечный приступ, его увезли в больницу, - объяснила кузина.
– Сердечный приступ, говоришь?
– обескуражено протянула я, - Кто бы мог подумать, что у нашего дорогого Павлика вообще есть сердце....
Грета равнодушно пожала плечами и пошла к бронзовой пепельнице тушить сигарету.
– Это мы - мы!
– довели его до приступа!
– воспользовавшись паузой, отчаянно крикнула тетя, и крупные слезы наперегонки покатились по ее пухлым щекам. Достигнув дебелого подбородка, они срывались вниз и по ложбинке устремлялись в необъятные недра корсета.
–
– Не говори глупости!
– хором крикнули Грета и Макс.
– Это мы-ы-ы...
– Ну хватит, - решила я и стукнула кулачком по подлокотнику, забыв, что на нем пристроился Макс.
– С-с, - потрясла я ушибленной рукой, - Ну ты и костлявый!
– С-с, - скорчился кузен, - Нашла куда бить, с-сестренка...
Я посмотрела на опухшую от слез тетю, и мой голос невольно приобрел противно-сюсюкающие интонации - такие, какие обычно появляются у неразумных взрослых, когда они заговаривают зубы капризным детям:
– Пойдем, тетушка, умоемся, выпьем валерьяночки, носики попудрим.
Пойдем?
– я подошла к ней, потянула за безвольную руку и вытянула из глубокого кресла, - Вот умница...
– сказала я, выводя присмиревшую тетушку из гостиной.
На пороге гостиной материализовалась домработница Нюся - сутулое существо без определенного пола и возраста, одетое в широкие хлопчатобумажные шаровары, розовую блузку с пышными оборками на впалой груди и подпоясанное накрахмаленным передником. На ногах у Нюси были розовые тапочки с помпонами, на голове - розовая косынка.
Нюся обладала удивительным свойством - она была везде и нигде одновременно: никогда не путалась под ногами, но стоило только крикнуть
"Нюся, ты где?", бодро отзывалась из-за спины "я тута".
Совершенно не помню тот момент, когда она появилась в доме Приваловых. Иногда мне кажется, что Нюся была здесь всегда - как время, как материя, как пыль.
– Пожалуйста, - попросила я, - Принеси ситро детям, а мне... ну ты знаешь чего... из дядиного бара.
Детям - ничего себе сказанула! Формально я старше этих детишек лет на шесть-семь, не больше. Да они меня на куски разорвут! Или... что там они сделали с Павликом?..
Но Грета и бровью не повела, а Макс ласково огрел по плечу. Уф, кажется, пронесло. Но впредь надо быть осмотрительнее и не молоть языком что попало.
Нюся одобрительно кивнула и растворилась в синем сумраке.
– Итак, солнцы мои, - я улыбнулась самой лучезарной улыбкой, на какую была способна, - Вашу маман я уложила баиньки. Теперь мы можем поговорить спокойно. Идет? Ты, Макс, пересядь, пожалуйста, на диван.
Я должна видеть вас обоих, - когда Макс послушно осел в подушки, я смогла продолжить, - Так уж случилось, что Павлик, не к ночи будь помянут, - не только ваш кузен, но и мой. Это - чудовищное недоразумение, с которым, однако, мне постоянно приходится считаться. Поэтому я имею право знать: что? здесь? произошло???
В комнате повисло молчание.
Грета невозмутимо прикуривала очередную сигарету. Макс дергал острым кадыком и смотрел на меня просветленными глазами блаженного Августина.
– Колитесь, родные мои!
– подбодрила
– я в упор посмотрела на голубоглазую кузину.
– Я бы начала, - ответила та, делая затяжку и выпуская дым через тонкие ноздри, - Только не знаю - с чего...
– А ты попробуй с начала, может, получится.
В комнату вошла Нюся и поставила на карточный стол канделябр и поднос, на котором стояли фужеры с пузырящейся водой, хрустальный графин, одинокая рюмка и плоское керамическое блюдо с закуской.
Внезапно у меня закружилась голова: на нежно-зеленых листьях салата лежали тонкие кольца лимона, горка янтарной икры, горка квашеной капусты, бледно-розовые ломтики домашней буженины, малосольные пупырчатые огурчики и влажные веточки укропа. Обалдеть.
Я вспомнила, что в последний раз ела ранним утром. И тут стыд и отчаяние, отчаяние и стыд железными кольцами скрутили грудную клетку и обожгли горло.
– Нюся! Сем Семыч!
И как я, дурья башка, могла забыть про кота? Он мне это обязательно припомнит. Он все припоминает, когда подходит срок.
– Да я давно его покормила, не переживай, - просто ответила Нюся. Я сорвалась с места, кинулась к ней, ненароком задев бедром легкое кресло и опрокинув его навзничь, чмокнула Нюсю в морщинистую дряблую щеку:
– Ты золото, Нюся, самое настоящее золото! Если бы не ты...
Старушка расплылась в довольной улыбке, прикрывая сухой ладошкой щербатый рот. Однако выглядела она не очень. Еще постарела.
– И тебе не мешает поесть по-человечески, - назидательно сказала она в ладошку, - К чему покусовничать? Я борща наварила, как ты любишь, с мозговой косточкой. Пирожки испекла. Как знала, что приедешь, - ее круглые сорочьи глаза увлажнились, - От ужина осталось рагу из куриной грудки с шампиньонами, рисом, сладким перцем и помидорами. Есть холодец с хреном, но не знаю, застыл ли. А хрен в этом году задиристый - жуть, до самых костей пробирает. Могу сделать...
– Да-да, - прервала я Нюсю, иначе перечисление блюд грозило затянуться до вторых петухов, - Сначала мы поговорим, а потом я спущусь на кухню.
Ступай, Нюсечка.
И она испарилась.
Я вернулась к креслу, которое преспокойненько стояло на своем месте.
Неужели глюки?
– Ваше здоровье!.. Так на чем мы остановились?
– спросила я, отправляя в рот самый большой и жирный кусок буженины.
– Э-э-э...
– проблеял Макс, - Не так-то просто начать. Понимаешь?
Продолжая жевать сочное мясо, я кивнула. Конечно, понимаю. Всегда проще сделать, чем объяснить что да как. Но объяснять, - я тяжело вздохнула, - как правило, приходится.
– Все э-э-э... началось с того...
– сказал кузен и осекся.
– Что умер дядя, - закончила фразу Грета. Она отложила мундштук и направилась к свободному креслу.
– Да. Дядя умер внезапно: раз - и инсульт, - затараторил Макс, захлебываясь словами, - Ни чем не болел, ни на что не жаловался, кроме... ну ты сама знаешь...
И точно, я знала. У дяди был геморрой. Он твердил о нем с утра до вечера. Будь его воля, он твердил бы и с вечера до утра, но ведь и ему нужно было когда-то спать.