Смерть в «Ла Фениче»
Шрифт:
— Но это несколько необычно, правда? — спросил он.
— Что необычно?
— Что вам разрешили переехать в Германию и принять немецкое гражданство.
На что она улыбнулась, но, как ему показалось, невесело.
— Не так уж и необычно, как вам тут, на Западе, кажется.
Что это — насмешка?
— Я была замужем за немцем. Его контракт в Венгрии истек, ему надо было возвращаться на родину. Я обратилась за разрешением уехать вместе с мужем, и мне его дали. Даже при старом правительстве дикарями мы не были. Семья для
— Он отец вашего ребенка?
Вопрос ее явно всполошил.
— Кто?
— Ваш первый муж.
— Да. — Она достала следующую сигарету.
— Он по-прежнему живет в Германии? — спросил Брунетти, зажигая ей сигарету, при том что прекрасно знал, что человек этот преподает в Гейдельбергском университете.
— Да.
— А правда ли, что до брака с маэстро вы были врачом?
— Комиссар, — произнесла она голосом, глухим от ярости, которую не особенно пыталась сдержать или замаскировать. — Я по-прежнему врач и всегда им останусь. В настоящее время у меня нет практики, но уверяю вас, тем не менее я врач.
— Виноват, доктор. — Он и в самом деле ощущал собственную вину и глупость. И поспешил сменить тему: — А ваша дочь, она живет тут, с вами?
Он заметил, как она непроизвольно потянулась за сигаретной пачкой, спокойно смотрел, как она, шаря по столу, наткнулась рукой на горящую сигарету, подняла ее и затянулась.
— Нет, она живет в Мюнхене у дедушки с бабушкой. Ей было бы трудно учиться в итальянской школе, и мы решили, что лучше ей ходить в мюнхенскую школу.
— Она живет у родителей вашего первого мужа?
— Да.
— Сколько ей, вашей дочке?
— Тринадцать.
Ровесница его собственной дочери, Кьяры. Он представил себе, каково ей было бы ходить в школу в чужой стране. Нет, это и правда было бы жестоко.
— Не собираетесь снова заняться врачебной практикой?
Она задумалась.
— Не знаю. Может быть. Я бы хотела лечить людей. Но об этом пока что слишком рано думать.
Брунетти наклонил голову в знак молчаливого согласия.
— Разрешите вас спросить, синьора, и заранее простите за нескромность, но не могли бы вы сказать, есть ли у вас какие-либо соображения насчет того, как ваш супруг распорядился относительно своих финансов?
— То есть — кому достанутся деньги?
Вот прямота!
— Да.
Тут она ответила сразу.
— Я знаю только то, что Хельмут сам мне говорил. У нас с ним не было никакого контракта, никаких письменных обязательств — знаете, как теперь пишут, когда женятся. — В ее голосе слышалось презрение. — Как я понимаю, наследников пятеро.
— А именно?
— Его дети от прежних браков. У него один ребенок от первого и трое от второго. И я.
— А ваша дочь?
— Нет, — поспешно ответила она. — Только родные дети.
Что
— Какова, по-вашему, общая сумма?
— Думаю, денег очень много. Но его агент или поверенный скажет вам куда точнее.
Странно, ему показалось, что она и правда не знает. И еще страннее — что ее это не очень-то и волнует. Признаки усталости, замеченные им, когда он только вошел, за время их беседы стали явственнее. Прямые плечи поникли, а от носа к углам губ протянулись морщинки.
— У меня осталось совсем немножко вопросов, — сказал он.
— Не хотите выпить? — предложила она с холодной любезностью.
— Нет, благодарю вас. Я прямо сейчас задам эти вопросы и оставлю вас в покое.
Она устало кивнула, словно знала, что ради этих вопросов он и пришел.
— Синьора, я бы хотел чуть подробнее остановиться на ваших отношениях с мужем, — произнес он, глядя, как на ее лице проступает отчужденность и готовность защищаться. — Ведь между вами была существенная разница в возрасте?
— Да.
Он молча ждал продолжения. Наконец она произнесла — твердо, без обиняков, что ему очень понравилось:
— Хельмут был старше меня на тридцать семь лет.
Стало быть, она старше, чем ему показалось — ровесница Паолы. Асам Веллауэр был всего на восемь лет младше деда Брунетти. Все-таки странно, подумал он. Каково женщине иметь мужа чуть ли не на два поколения старше себя? Он видел, как она неловко заерзала под его пристальным взглядом, и на мгновение отвел глаза, словно обдумывая формулировку очередного вопроса.
— Из-за этой разницы в возрасте в ваших отношениях не возникало каких-то сложностей?
До чего оно прозрачно, это облачко эвфемизма, всегда окружающее подобные браки! При всей вежливости вопроса было в нем что-то от подсматривания в замочную скважину, и комиссар смутился.
Ее молчание длилось так долго, что не поймешь, выражало ли оно отвращение к его неприличному любопытству, или раздражение манерностью его формулировки. Наконец она ответила — неожиданно очень усталым голосом:
— Из-за нашей разницы в возрасте мы принадлежали разным поколениям и видели мир по-разному. Но я вышла замуж за него, потому что его любила.
Инстинкт подсказал Брунетти, что это правда, и тот же самый инстинкт не упустил, что число-то единственное. Но тут уже человечность не позволяла выспрашивать о том, о чем только что умолчали.
Показывая, что визит окончен, он захлопнул записную книжку и сунул в карман.
— Благодарю вас, синьора. Очень любезно с вашей стороны — уделить мне время в такой день. — Он поспешно умолк, чтобы не впасть в очередные туманные банальности. — Вы уже распорядились насчет похорон?
— Завтра. В десять. В церкви Сан-Моизе. Хельмут любил этот город и всегда надеялся, что ему позволят упокоиться в нем.