Смерть в прямом эфире

Уайт Кирстен

Первым побуждением становится выключить проклятую штуку, но пальцы сами собой отдергиваются, словно не желая касаться. Тогда Вэл спускается по ступеням этаж за этажом, и на каждом тусклое мерцание телевизоров помогает рассмотреть путь.

Она никак не может избавиться от навязчивого, прилипчивого страха промахнуться и случайно забрести в подвал, поэтому через несколько пролетов останавливается посредине лестницы и пытается подсчитать, сколько этажей миновала, но никак не может вспомнить. Сердце бешено

колотится в груди, дыхание сбивается. С головой накрывает желание взбежать обратно на самый верх, чтобы в этот раз по дороге обратно уже точно знать, где находится. Хотелось бы Вэл посмеяться над собой, однако ее руки трясутся, пальцы дрожат на стенах, которых касаются, отслеживая путь.

Нет, она не поддастся иррациональной панике, просто пойдет дальше очень-очень медленно. Спуск занимает больше времени, чем следует, будто ступени удлиняются, дразня напуганную девушку. Но она улавливает точный момент, когда едва не минует первый этаж. Глупо было думать, что можно случайно забрести в подвал. Ей становится дурно еще на площадке ведущей туда лестницы.

Выбежав в уже знакомое помещение с входной дверью, Вэл торопится удалиться на максимальное расстояние от зияющего спуска. Нужно покинуть этот дом и оказаться где-нибудь, куда не дотянутся щупальца ледяного запаха, которые так и липнут, стремясь проникнуть в горло. На первом этаже телевизор тоже включен, но его мерцание здесь выглядит ярче. Она содрогается от отвращения при одной мысли о прикосновении к устройству и пробирается к выходу, огибая кушетку, чтобы отгородиться хоть чем-то.

«Ну спасибо, папа», – с горечью думает Вэл. Она жадно цепляется за раздражение, используя его как щит против навязчивого ужаса.

Дверь не заперта и даже слегка приоткрыта. В щель можно разглядеть густую черноту ночи снаружи.

Вэл выскальзывает в обычную для столь позднего часа посреди пустыни прохладу. Вот бы еще дом не высился так неотвратимо… Если бы можно было оказаться там, где его не видно. Там, где его не слышно.

Шагая вдоль дороги, Вэл оставляет позади минивэн большого семейства и арендованный автомобиль Айзека, жалея, что у нее нет ключей. Тогда она запрыгнула бы в машину и вернулась обратно на ферму, к знакомой и привычной жизни.

Стоит ли пытаться вновь обрести воспоминания, от которых мозг с таким трудом избавился? Поездка была ужасной затеей. Вероятно, причина, почему Вэл никак не могла вообразить приятную и счастливую встречу с матерью, кроется в том, что подобного сценария и не существовало. Только не спустя столько времени.

Левая ладонь зудит. Вэл чешет ее, проклиная сухой воздух, раздражающий покрытую шрамами кожу. Затем делает глубокий вдох, стараясь успокоиться. Для всего есть объяснение. Прикосновения во сне – это попытка подсознания обработать информацию о

начавшемся воспалении. А сквозняк просто залетел наверх через щель в приоткрытой входной двери. Кровать же… Наверное, после длинного и тяжелого дня, полного потрясений, Вэл так вымоталась, что уснула в постели, а о перетаскивании одеяла и подушек в гардеробную только подумала.

Всё в порядке. Здесь безопасно. Она…

Она уже не одна.

Чья-то фигура маячит прямо впереди. Темный силуэт на фоне черноты ночи кажется проемом в иное измерение, где полностью отсутствует свет. Очертания выглядят такими знакомыми. Сердце понимает, кто это, раньше мозга. Из груди невольно вырывается животный стон страха и боли, а потом…

Фигура шевелится, и становится ясно, что с плеч свисают не полы плаща, а одеяло. На стеклах очков отражается блик.

Айзек. Это Айзек, а не… Кто? Кого Вэл себе вообразила?

Он машет ей в безмолвном приветствии. Обхватив себя руками, она ускоряет шаг. Несмотря на скудный наряд, состоящий из длинной футболки и ботинок, было бы странно проигнорировать дружелюбного Айзека. Возвращаться же к себе в комнату совершенно не хочется. Пока нет.

Он завернут в одеяло. Видимо, взял его с кровати. Интересно, смогло бы оно своим теплом прогнать воспоминания о ледяном запахе, который до сих пор щекочет нос, першит в горле, словно слизь, которую не откашлять?

Айзек указывает вверх, на Млечный Путь, безудержно разлившийся по бархатной черноте неба.

– Даже не помню, когда в последний раз видел столько звезд.

– На ферме почти так же красиво. Хотя я редко засиживаюсь допоздна, чтобы понаблюдать. И еще реже брожу неизвестно где посреди ночи.

– Кошмары мучают, – тихо произносит Айзек.

Вэл уже собирается ответить «да», когда понимает, что он не спрашивает ее, а рассказывает, почему сам вышел из дома, и кивает:

– Ага, кошмары.

Собеседник приподнимает край одеяла, без слов приглашая. Вэл испытывает странное ощущение дежавю: они уже переживали нечто подобное. Не стояли непонятно где ночью, но дрожали от холода во мраке. Она поддается чувству, возвращаясь к прежней версии себя, которая затерялась в памяти, но каким-то образом еще существует.

«Нет».

Она пока не готова. Дверь в сознании остается запертой. Вэл не двигается с места.

Айзек, недоуменно моргнув, опускает глаза, будто впервые сам заметил свой жест, будто предложение поделиться теплом вышло ненамеренно.

– Я… Прости. Возьмешь одеяло?

– Я в порядке.

Это ложь. Но, может, эта фраза никогда и не бывает правдой, а лишь выражает упрямое желание убедить саму себя и стремление подчинить мир, сделав чувства реальными. Если Вэл говорит, что всё хорошо, то так и станет.

Конец ознакомительного фрагмента.