Смерть в живых образах

Mortemer

У Адика каким-то чудом сохранилась детская Логика. Но она нуждалась в знаниях. Знаниях о реальном мире. Без них она сохраняла детскую наивность. Его Логика помогала Адику понимать суть лучше других и позволяла осознавать вещи, идеи. И даже то, что всё доступно осознанию или хотя бы простому пониманию. Особенно Логика Адика любила абстрактные идеи о жизни. О своей, чужой, настоящей и ложной. Милая девочка. Видя её в Адике некоторые, его ненавидели, а некоторые почти любили. А может и действительно любили, но теперь уже этого не увидеть.

Жизнь Адольфа складывалась как у всех людей. После окончания школы, сдачи экзаменов

и трудного и тревожного поступления в университет он, как и большинство его одногруппников и уже бывших одноклассников, словил десяток нервных срывов меньше чем за полгода. Только, если его знакомые в такие дни просто рыдали, выпивали, то он тихо копил ненависть. Адольф не мог её ни на ком выпустить. Совесть – сука, запрещала. Он хотел задушить четверть своих новых знакомых и забить ещё две трети, но оставалось просто бить стену, стол и остальную казённую мебель старого общежития. Уже первой зимой самостоятельной жизни, это был совсем другой человек. При взгляде на него порой казалось, что это бледное, измученное лицо и чёрное от грязи тело взорвётся, убив тех, кто был катализатором его ненависти. То есть всех вокруг. Его поведение уподоблялось звериному. Редкая улыбка теперь напоминал оскал, а в голубых глазах, полопались сосуды от бессонницы. Адольф призирал свои самые обычные человеческие недостатки из-за Гиноса, а Тан заставлял ненавидеть всех людей из-за этих же пороков. Накопленная ненависть вырвалась неожиданно. Адольф ввязался в драку с полумёртвыми наркоманами поздно вечером в одром из замёрзших городов, бедной страны.

И опять.

Ночь, улица, фонарь… санитары.

Идея, чувства и сила заключённые в образ Тана были сильны, но галоперидол растекающийся по венам оказался сильнее.

После прибытия в бунтарский дом, Адика поместили в палату к ещё 7 психам и привязали руками и ногами к кровати.

Тьма. Мятный обруч сдавил мир. Не сон. Не жизнь. Это погружение в себя.

– Адик, зачем ты бьёшь?

– Ненавижу их.

– Почему?

– Они мерзкие, низкие твари. Животные, свиньи и тараканы, кто угодно, но не люди.

– Ты не пытался им помочь исправится?

– Они не видят, они не слышат.

– Покажи им опять. Докажи им.

– Их глаза мне знакомы и понятны. Я их видел слишком много и слишком часто. Одни пустые. Так глупо и удивлённо смотрят, когда говоришь с их черепом. А другие полны гнили, будто щас лопнут от корыстной жадности… вот с этим я им помогу.

– А где ты их раньше видел?

– В зеркале. Хочу сжечь его.

– Если ты ненавидишь себя, исправляйся.

– Я ненавижу тебя. Ты меня провоцируешь ненавидеть. Ты моя плеть. Ты и есть я. И ты знаешь, что я из-за всех сил пытался стать лучше, но я стал только метисом зверя и человека. Копытным и рогатым существом на двух ногах книгой и ножом в руках. Я стал чёртом, Сверхчеловеком ебнутого немецкого философа – обезьяной с копытами.

– Стремясь к идеалу – человеку, ты становишься лучше. Значит ты уже хотя бы не ползаешь с бутылкой водки по подъездам.

– Умом я согласен, но сердце горит. Я несчастен в радости. Тело убого. Нет вкуса, нет любви, красок, запахов, есть только туман. Из всех чувств, чиста лишь ненависть.

– Прежде влюбить.

– Я выше этого. Теперь.

– Может станешь ещё выше?

– Я не хочу. Только человек, либо зверь.

– Крайности почти всегда недостижимы и ошибочны. Лишь ориентир, как маяк или два столба, между которыми всё золото. Ты

сможешь назвать себя человеком если будешь стремится к этому

– Человеком стать нереально. Я не верю. Я не видел их.

– Ты забыл, что ты ослеп. Во что ты веришь?

– Издеваешься.

– Это ты издеваешься над собой.

– Но почему я такой?

– Почему, какой-нибудь цитрус, без сока сухой? Глупейший вопрос даже для такого для апельсиньего жмыха, как ты.

– Я сух, потому что не чувствую радости, но почему?

– Ты же знаешь причину и тебе не нужна аналитика, чтобы её понять. Ты стал созданным тобой же образом,. Ты Гинос. И ты будешь им всегда. Теперь это часть твоего "Я".

Адольф тихо застонал связанный на кровати и не просыпаясь, выгнулся и издал тихий немощный крик отчаяния от ночного кошмара.

– Убью его.

– Убьёшь себя.

– Я умер много лет назад. Меня убили. Убили такие же трупы каким стал я.

Он проснулся, но не очнулся. Несколько недель он ходил, ел, грелся под висящим солнцем и иногда случайно даже задевал его головой. Несколько раз ему было больно, несколько раз улыбнулся, один раз особо большая крошка упала с губы. А, нет, это оказалась таблетка. И тогда частично вернулось сознание.

– Иду, меня ведут. Я думаю или ещё нет? Пришли. Я… хочу просто постоять. Просто один, и подумать. Не идти, куда вели и почему-то перестали.

Психиатрическая клиника состояла из двух корпусов. Мужской и женский. Пациентов повели в душ, который находился в переходе между ними. Из-за халатности или невнимательности санитаров, Адика потеряли и просто оставили между двумя соседними дверьми. Адольф случайно зашёл не туда. В больнице было мало по-настоящему невменяемых. Половина была почти здоровы. Если, конечно, можно сохранить хоть какое-то здоровье в холодном, бетонном аду с жёлтыми стенами… и безрогими чертями в халатах. Адольф прошёл вдоль пустой раздевалки в общий душ с кабинками без дверей. Его никто не заметил кроме одной женщины. Они смотрела не него большими удивлёнными глазами, тихо прикрываясь полотенцем.

Адик понял, что ошибся дверью, только когда увидел в контраст общей картине другого мужчину. Это бы санитар, что должен сопровождал мужскую часть психов. Он насиловал невменяемую. Сон Адольфа отходил, и он достаточно осознал происходящее.

В шуме воды тихо вышло слово.

– Тан.

Ярость. Крик. Психи. Крики. Санитар. Кровь. Ничего хорошего. Не повезло.

Всё одно, исхода нет.

После всего случившегося, ему поставили новый диагноз. Но не сочли нужным его назвать. Конечно, диагноз был верным и всё написанное врачами – правда.

Другая правда была внутри самого больного. Разорванное на осколки сущее человека заговорило друг с другом. Первое слово было за воплощением ненависти.

– Что ты есть, тварь?

– Я не есть.

– То, что ты тварь – ты не отрицаешь?

– Нет.

– Ты есть, воплощение гнили. Я хочу тебя убить.

– Я был бы рад, но по законам я не могу испытывать такие чувства.

– Есть только один закон – боль. И ты в ней утонешь.

– Я не тону в боли, я плыву по ней с рождения.