Смерть Вазир-Мухтара
Шрифт:
А потом, когда русский министр приедет, — будет даже полезно, чтоб лев и медведь сидели на одной и той же мебели.
Пусть они подружатся, потолкуют, — а друзья всегда толкуют между собою как раз о том, что знает и тот и другой. Чего же не знает один из них, остается тайною для другого.
Кто-нибудь промахнется. Аббасу придется говорить тогда только с одним. Но он будет говорить, говорить до упаду с обоими. К тому же — «дворец пуст» — это значит для русского: нет мебели, нет денег, нет ничего. Сбавляйте цену.
Евнух.
— Сегодня ты вынешь серьги у жен моих и под точными
Старушка вытягивает губы — и ни с места.
— Светлая тень шаха, они еще не могут простить, что я отнял у них алмазы.
Ноздри у Аббаса раздуваются. Живот евнуха ходит от волнения. Аббас улыбается.
— Хорошо. Иди.
И день идет. И он обедает, а потом читает французский роман о разбойнике. Потом молится, небрежно.
Диктует письма. Читает донесения Абуль-Касим-хана: Грибоедов задерживается в Тифлисе, и это, может быть, любовь, но, может быть, и намерение. Он сказал в разговоре, что, кажется, подождет уплаты куруров в Тифлисе, чтобы приехать расположенным и уверенным в искренности намерений.
Аббас вспоминает Грибоедова.
Длинный, в очках, спокоен.
Бойся худощавого, сказал Саади, бойся худощавого жеребца.
— Parbleu! [76] — говорит Аббас, смотря на портрет Наполеона… Но, пишет Абуль-Касим-хан, не все еще потеряно: как слышно, из Петербурга настаивают на скорейшем отъезде посла.
Аббас тащит из-за пояса европейский носовой платок и сморкается.
— Петербург, Петербург — у них тоже не одна воля. В Петербурге одно говорят, на Кавказе другое. Но все же хвала Аллаху и за то.
76
Черт побери! (фр.).
И он идет вечером в гарем-ханэ, и пестрый курятник, поющий, курящий и ругающийся, притихает.
Он подходит к старой своей, сорокалетней жене, и она опускает глаза в землю, а жены разевают рты: как давно этого не было.
И Аббас осторожно вынимает у нее из ушей серьги.
Только на пятнадцатой жене, на тридцатой серьге, жены всполошились.
Они заплакали, заныли тонкими голосами и стали обнимать ноги Аббаса.
Аббас смеялся.
Он прикоснулся к тридцать первому уху, щекотливому и тонкому, смуглому.
Евнух подвернулся:
— Тень шаха, приехал Назар-Али-хан. Русский посол в Нахичевани, быстро, быстро едет в Тебриз.
Аббас остановился над тридцать первым ухом и вдел обратно серьгу.
— Я пошутил над вами, мои радости, я пошутил. Вот ваши серьги. Подать сюда перстни и ковры, которые сегодня я купил для них.
5
У полковника Макдональда в Тебризе хороший дом, недалеко от ворот Миермиляр и также недалеко от ворот Таджиль. Здесь ближе к предместьям с зелеными садами. Тебриз недаром по-персидски значит: льющий жар. Впрочем, азиатские ученые производят его от: табриз, изгоняющий лихорадку. Перед домом искусственная лужайка и цветник. Леди Макдональд ухаживает за ними и жалуется, что цветы сохнут, гибнут от пыльного ветра.
У полковника Макдональда вечерний чай и гости — два французских купца.
Полковник с седыми усами рассказывает об Индии, где долго жил.
— Слоны, которых здесь предпочитают водить в процессиях, там работают. Не хотите ли кальянов?
Лакей разносит кальяны, каждому по три.
— Их высылают в лес ломать деревья, и они поразительно проворно справляются с этим.
Но француз тоже слышал о чем-то таком.
— Да, да, белые слоны.
— Нет, совершенно обыкновенные, серые. Вина?
Разносят вино с английскими галетами, белыми как снег, жесткими, как камень, не имеющими вкуса. Но они из Англии, они долго путешествовали, и полковник крепкими зубами медленно ломает их.
— Слон подходит к дереву, напирает на него плечом и затем, если дерево уступает, тотчас идет ко второму. Если же дерево крепкое, слон кричит, и к нему являются на помощь товарищи.
Все, кроме французов, слышали это не раз, но все слушают с удовольствием. Леди тихонько улыбается.
— Это значит заставлять за себя работать животных. Quod erat probandum. [77]
77
Что и требовалось доказать (лат).
Французы привезли новости о модах. Пожилой француз посмеивается над шляпами a la карбонари. М-ме Жорж постарела и отправилась в турне.
Из-за стола встают без церемоний. Играют на бильярде. Расходятся.
Вечером в спальню к леди стучится полковник. Это его день.
— Дорогая, вы позаботились о комнатах для приема русских?
— Я думаю, внизу будет хорошо. Там не так жарко.
— О, напротив, я полагаю, лучше на парадной половине. Наверху.
— Говорят, он поэт и странный человек? Вроде этого Байрона.
— Нисколько. Это любезнейший человек, джентльмен во всем значении слова. Его жена — из грузинского царского рода. Вам будет веселее. Вы получили журналы?
— Да. Они, кажется, скучные.
— Дорогая, почему бы вам не развлечься? Верховая езда так развлекает.
И только в постели полковник забывает телеграмму лорда Веллингтона, шифрованную: «Поручательством недоволен. Используйте его и все обстоятельства, чтобы склонить шаха и принца к союзу с Турцией».
6
Снаружи — это большие опрокинутые горшки.
Изнутри они открыты и пусты, то есть завалены нечистотами. Это башни городских стен тегеранских. Если б они не были из глины, а из плитняка, они напоминали бы городские башни псковские, встречавшие Стефана Батория. Но они земляные, и в земляном дремучем Тегеране сидит на златом столе Фетх-Али-шах, или Баба-хан.