Смерть за хребтом
Шрифт:
– Или, – чуть ехидно улыбнулся Судья, – “Память мне подсказывает, что я сделал это, гордость говорит, что я не мог этого сделать. И память уступает... [77] ”?
– Да нет! Если бы я мог врать себе или другим – сидел бы в другом месте. И был бы душенькой... И вот еще что... Я уверен, что многое во мне от рождения и, значит – от вас... Когда у меня, уже убеленного сединами, родилась дочь, и я увидел у нее, безгрешной, все проявления гнева и гордыни, двух смертных грехов от которых сам страдал всю жизнь, я понял, что в ее будущих грехах и бедах, муках и простом человеческом горе буду повинен я – ее отец. А в моих грехах – мой. И так далее, вплоть до Адама...
77
Слова
Так в чем моя вина? В том, что не смог смирить, изменить себя? Но это было бы самоубийством. “Гордыня”, – скажете вы. Но давайте, сделайте всех святыми, войдите в нас при рождении святым духом. А если нет – я не виноват... И был бы не виновен, даже если бы я стал не косвенным, но прямым убийцей, а это могло случится, сначала случайно, потом и по необходимости, а потом и просто так, из злости... “Гнев, – скажете вы. – Он гневается даже на небесах...”
– Да нет, – просто сказал Судья. – Живое, в вашем случае – человек, должно само все построить – и себя тоже. Признаюсь, мне очень трудно с вами говорить. Понимаете, истину надо понять всю, что практически невозможно. Вы многое постигли, многое довели до ума. Но, извините за вульгарность сравнения, вы коснулись истины, как расческа касается головы. Только зубьями. И не всеми. Они должны стереться и волосы должны выпасть. Тогда все откроется и станет простым. И, как сказал один из ваших умников, человек начнет прощать Бога...
А что касается нас... Мы не наказываем, а помогаем. Помогаем преодолеть чувство вины. Наказанием. Ведь мы, коли существуют бессмертные души, должны служить своего рода фильтром для них. Пусти смятенную душу в рай – его не станет. И поэтому мы вынуждены быть бдительными. Но многие из нас выступают за большую для вас, смертных, открытость нашего общества...
– Ну-ну... Поездки туда и обратно. Экскурсии и путешествия на тот свет. И морг вместо таможни и ОВИРа...
– Нет, я имел в виду большую информационную открытость. Святые книги были ниспосланы очень давно, и многое с тех пор изменилось. И у вас и у нас...
Да... – продолжил он поле длительной паузы. – То подселение вашей грешной души в души жертв, о котором мы говорили в начале нашей беседы, вам явно не подходит... Вы оправдываете свою греховность греховностью родителей и, – тут он усмехнулся, – греховностью Создателя... Здесь есть доля истины – без греха нет добра, грех его оттеняет. На всех уровнях совершенства. На высоких уровнях, тех, которых позволяют пройти Фильтр, понятие о грехе несколько иное. Ну, представьте – вы негневны и не горды. Вы ведь мечтали об этом? И вы перестанете грешить? И перестанете страдать? Конечно же, нет. Но когда душа искупит ваши грехи и займет единственно возможное место в космическом вакууме, подчеркиваю – единственно возможное и уникальное место, исчезнет сама почва и для гнева, и для гордыни, и для многого другого. Люди не могут быть одинаковыми... Каждый человек, каждое существо – это фрагмент, извините за сравнение, бесконечной мозаики мироздания... Из них мы строим Вселенную. Возникнув из неживого, любое существо становится средством для изготовления бесценного фрагмента Вселенной с вполне определенными свойствами. Вспомнили принцип предопределения?
– Что-то я разговорился... – немного помолчав, отстранено сказал Судья. – Нам пора заканчивать... С вами все ясно. До свидания. Идите.
Едва я закрыл за собой дверь, невообразимая усталость накатилась на меня. Я опустился на подвернувшийся стул и забылся крепким сном.
То был адский сон. В единое мгновение я был растерзан невыносимой, бескрайней болью. Вся моя плоть и вся моя кровь ноготь за ногтем, клочок за клочком, капелька за капелькой вырывались из души и выбрасывались во Вселенную. Разлетаясь
Я – был я. Вокруг меня простиралось одушевленное пространство. И когда я задумывался о любви к женщине, тысячи прекраснейших из них и только те, которые были бесконечно моими, объединялись в живительный поток, устремлявшийся в середину моей души и рождавший там сладостные порывы бесконечного удовлетворения. И когда я задумывался о друзьях, тысячи из них входили в мое сердце и согревали его бескорыстным теплом. И когда я задумывался о родных, все мои поседевшие предки брали за руки всех моих бесчисленных потомков и смыкались вокруг меня невообразимой опорой... И когда я задумывался о природе, мириады ландшафтов превращались в неповторимые ноты и объединялись в прекраснейшую симфонию...
Это был чудесный сон, в котором я мог и растворяться в природе, и оставаться самим собой. Но без комплексов, сковывающих душу, все и всех простивший. В завораживающих ум и сердце уголках Вселенной я встретился и переговорил со всеми своими женщинами и друзьями, знакомыми и родственниками, живыми и уже погруженными в вечность. Все они: и Ксения и Житник, и Вера и Бабек, и Клара и Тимур, и многие другие общались со мной, как с собой, и мы плакали сладчайшими слезами, и молчали, и смеялись, и думали, чем же еще, ну чем же еще нам порадовать друг друга... Я подолгу беседовал с Житником в наших сафари по чудеснейшим уголкам вселенной. Он даже спас однажды мне жи... ну, в общем, что-то спас. Иногда я устраивал в пустыне гонки с преследованием, и Фатима охотилась за мной, и в посветлевших ее глазах я видел страх... Страх ненароком причинить мне боль... После охоты мы залечивали раны, и пили чай с восточными сладостями. Если мне хотелось веселья, я шел к Ксении и наслаждался ее раскрепощенной душевной щедростью и простотой.
Но длилось это восхитительное существование всего лишь мгновение, ничтожное мгновение... Когда я понял, что рай существует и вполне пригоден для существования, он коллапсировал в мою жалкую плоть. Открыв глаза, я увидел над собою солнце, откуда-то со стороны доносились голоса моих подвыпивших товарищей... Судья поместил мою душу в мое собственное тело... На дозревание.
Перетащив меня, бывшего все еще без сознания, в лагерь, ребята сели снимать стресс. Я пришел в себя, так, как будто бы выпал из другой жизни. Очувствовавшись, вспомнил, что же со мной произошло, но в голову шли одни глупости. Решив, что сошел с ума, я повернул голову к товарищам и увидел Федю, разливающего остатки коньячного спирта.
– А мне? – прохрипел я, отирая кровавую пену с губ. – Меня забыли, сволочи...
И встав при помощи Лейлы на ноги, подошел к товарищам и потянулся за самой полной кружкой.
Эпилог
Нет смысла рассказывать, как мы добирались до Зиддов – все было достаточно банальным. Скажу только, что я несколько раз терял сознание из-за потери крови, и в один из этих пассажей от нас сбежал ишак Пашка с золотом. Мои товарищи искали его до утра, и нашли мирно пасшимся рядом с молодой красивой кобылицей.
В Зиддах мы разделились – Бабека с его прайдом посадили на попутку и, договорившись о месте и времени встречи, отправили в Душанбе. Оставшиеся и я в их числе, сели в зубковскую тюрьму на колесах и двинулись следом. Несколько раз нашу машину тормозили на КПП, но уже на втором из них Зубков встретил давнишнего приятеля, майора госбезопасности, попросившего подкинуть его в город. Его посадили за руль, и на следующих заставах машину лишь приостанавливали.
Через день после приезда Зубков назвал фамилию и координаты богатого душанбинского авторитета, слывшего среди лихого люда интеллигентным человеком, чуравшимся мокрых дел.