Смерть за смерть. Кара грозных богов
Шрифт:
Есть старый беззубый пёс, способный только брехать, – его любят. С ним и дитя малое оставить можно, и самому безбоязненно палкой приложить, если что. И обиду такой пёс простит, и руки за корку хлеба лизать будет. А есть волк. Он стократ сильней любой псины. Его можно приручить, но полюбить нельзя. Потому как сколько ни корми, волк от своей воли не отступится. И за причинённую обиду всегда покарает.
Вот и мы… Мы волки, Ловчан. Потому любить нас невозможно.
И всегда, сколько живы будем, найдутся те, кто не поленится охоту устроить. Сегодня это вепсы и бьярмы, завтра меря когти выпустит,
– Зато нескучно, – вздохнул Ловчан.
– Это сейчас. А когда приестся?
Ловчан усмехнулся, бросил на друга короткий, полный горечи взгляд.
– Ты прям как волхв рассуждаешь. Может, пора меч на посох сменить?
– Вот так всегда… Говоришь о важном, говоришь… А тебе как о стенку горохом.
– Да ладно, не серчай! Прорвёмся! – Ловчан хлопнул соратника по плечу. И добавил очень серьёзно: – А после вернёмся с подкреплением и всех порвём. И весь, и мерь, и Дербыша с Жеданом. И наших найдём и захороним как положено. И тризну закатим такую, чтоб до следующей луны никто не протрезвел.
Глава 9
Оставшиеся три дня мало отличались друг от друга. Алодьских белозёрцы по-прежнему сторонились, а те старались не лезть на глаза. Не потому, что струсили или жизнь так уж дорога, просто кто-то должен вернуться к Олегу, доложить о походе. И весть семьям погибших передать.
К тому же толковой драки сейчас всё равно не получится, а в бестолковую лезть – себя не уважать.
От тоски и безделья Розмич принялся размышлять о собственной жизни, о событиях минувшего похода, о случившемся в Белозере. Прежде никогда так много не думал, полагая, что это удел волхвов и князей, а задача воина – хорошо рубиться и уметь выследить врага. От раздумий становилось ещё тоскливей, и мир казался совсем-совсем другим. Неправильным.
Вот как могло случиться, что какая-то там чудь да весь нападает на словенские капища, а сами словены ни сном ни духом? И не почешутся, чтобы защитить? Даже божеского гнева не боятся. Хотя, если присмотреться, боги на белозёрцев уже гневаются, особенно Велес. Иначе не был бы город столь беден.
А воеводу тутошнего взять хотя бы?! В Алоди за такие дела давно бы со двора прогнали, а тут он в почёте. Неужели князь Полат не понимает, какую гадину на груди пригрел? Неужели не видит, что воевода из тех, кто в любой миг предать может? Ещё обидно, что Дербыш – словен, вроде и земляк, а чужой.
Вообще, о единоплеменниках Розмич размышлял чаще всего. То и дело вспоминал слова волхва: мол, мельчает народ и мягким становится. И такая обида при этом брала – хоть вой. Как сделать, чтобы перестал мягчать, а наоборот – потвердел? Может, камни вместо репы жрать?
Ещё за день до отхода в город прибыл некий посланник. Слухи расползлись тут же. Народ обсуждал новость так громко, что даже отверженные Розмич с Ловчаном услыхали. Не всё, конечно, но и этого оказалось более чем достаточно.
Посол оказался из Киева, города на берегу великого Днепра. Правил той землёй родич самого Рюрика – князь Осколод. Впрочем, родич не кровный – пасынок.
Он пришёл в словенские земли ещё прежде Рюрика, как раз скончевал свои дни Гостомысл. Дожидаться у моря погоды
В рассказы о том, что творится в Киеве нынче, Розмич поверил не сразу. А поверив, принялся скрежетать зубами и потирать кулаки.
Отринул Осколод родных богов, крестился по ромейскому обыкновению. Вместе с ним под покровительство нового бога перешла и большая часть воинства. Простых горожан тоже принудили поклониться распятому. И хотя капищ Осколод не разорял, зато и церквей на ромейский лад понастроил. Но соль в другом.
Князь дани не зерном собирает, а людьми. Чаще девок требует, но и на парней молодых соглашается. Не в услужение берёт, на продажу – в хазарских землях белокожие да бледнолицые северяне страсть как ценятся!
Ужели так можно, приравнивать сородичей к скотине?! Этого Розмич не понимал. Как князь, призванный оберегать, смеет собственный люд в рабство угонять – тоже.
И уж совершенно неясно, как распятый бог, которому Осколод служит, терпит подобное. Ведь бог, если верить рассказам Ултена, добр и милосерд. Стало быть, либо кульдей врёт, либо тот, кто называет киевского князя христианином.
Под конец своих размышлений Розмич понял: кто много знает и понимает, тому жить тошно. И зарёкся без особой надобности в хитросплетения эти лезть. Когда поведал о своём решении Ловчану, тот расхохотался и обещал поддержать друга в этом нелёгком деле и душой и телом.
Рассвет нового дня был удивительно красив – ярко-красное солнце поднялось над кромкой леса, обагрив тонкие, похожие на обрывки нитей облака. По-осеннему холодный ветерок трепал верхушки деревьев, гнал по воде мелкие волны. Травы, усыпанные росинками, дрожали. Густой, молочно-белый туман стыдливо отступал, возвращая миру яркость и красоту.
Но сегодня люди не замечали красот природы: отъезд князя – событие куда более важное, чем какие-то туманы и облака.
В Новгород решили добираться сушей. Полат объяснил это тем, что зимовать в тех краях не намерен, а обернуться прежде, чем лёд скуёт реки, никак не получится. Так что о лодье можно забыть – назад на санях возвернётся, лосиными упряжками. Да и реки с юга на север режут землю, а путь – на самый запад. Радости от подобного путешествия никто не испытывал – всё-таки земли словен славятся лесами и болотами, а не дорогами. Однако возражать князю, конечно, не смели.
С Полатом снарядилось с полсотни дружинников. Каждый в добротном доспехе, начищенном до блеска шеломе, при щите. Кроме дорогих мечей, у всех и луки. Из колчанов выглядывали не тяжёлые и короткие для лесной охоты, а длинные боевые стрелы. Будто не на сход князя сопровождают, а на войну едут.
Сам двор теперь напоминал обширную конюшню, от фырканья лошадей уши закладывало. То, что Белозеро, больше похожее на деревню, нежели город, может дать воинству столько гривастых, крайне удивило Розмича.