Смерть знает, где тебя искать

Воронин Андрей Николаевич

– Колоритный мужик.

Морозов в это время показывал публике свой коронный номер – вальсирование в инвалидной коляске. Очередная оторопевшая провинциалка с кошельком в руках стояла на всеобщее обозрение, а возле нее, мелькая спицами, крутилась коляска Морозова.

– Красавица, ты моей женой могла бы быть, а я – твоим мужем! – причитал Морозов. – Мы с тобой на нашей свадьбе так танцевали бы! Дай мне руку хотя бы на минуту, милая!

И в этот трогательный момент деньги посыпались в потертую ушанку.

– Его снимай, но не очень долго. А через часик сюда должны подойти двое –

эфиоп, похожий на Пушкина, и… – Белкина задумалась, как бы получше описать Дорогина, – видный такой мужчина со стильной бородой. Так что ты, Коля, не пропусти момент их встречи – эфиопа и бородатого. Ради него мы сюда и приехали.

– Нам, татарам, все равно, что снимать, – отозвался оператор.

– Я через полчасика вернусь, – предупредила Белкина.

– Варвара, пива принеси.

– Я подумаю, достоин ли ты такой снисходительности, – журналистка нырнула под занавеску.

Оператор принялся изучать те самые надписи на презервативах, которые до него изучала Варвара.

– Тьфу, гадость-то какая! – прочитав про анальный секс, сплюнул мужчина.

Скучать ему не пришлось. “Афганец” вовсю веселил публику, деньги сыпались в ушанку обильно, как желтая листва в старом, заброшенном парке. И вскоре оператор, к своему удивлению, обнаружил, что инвалид с незамысловатыми, повторяющимися шуточками зарабатывает раза в три больше него, телеоператора с именем, работающего в преуспевающей частной телекомпании.

"Нет уж, – решил Николай, – лучше быть с ногами и зарабатывать меньше, чем богачом разъезжать в инвалидной коляске!”

Глава 15

Эфиоп Абеба проснулся с первыми лучами солнца. Ни телевизора, ни радио у него не было, поэтому и приходилось рано ложиться спать. На чердаке старого дома уже вовсю ворковали голуби. Бомж открыл глаза. Прямо над ним виднелось полуциркульное световое окно с грязным, словно натертым мыльным раствором, стеклом.

Бомж сел, потер глаза, поднял с земли бутылку зеленого стекла. С сожалением поцокал языком:

– Так я и знал, всю вчера выпили.

Удостоверившись, что вина больше не осталось, он рискнул растолкать приятеля, спавшего на горизонтальном колене дымохода. Вместо одеял и простыней бомжи пользовались старыми газетами.

– Вася, вставать надо!

– Какого черта?

– Кто рано встает, тому Бог подает, – вспомнил эфиоп пословицу.

Вася был бомжом колоритным. Он носил огромную седую бороду. Седые же, тонкие, как паутина, волосы росли лишь над ушами и на затылке. От этого лоб бомжа казался философски высоким. Лет ему было не много, чуть больше пятидесяти, но его полная приключений, алкоголя и лишений жизнь наложила на лицо отпечаток в виде глубоких морщин.

Вася сел, почесал задницу и тут же вспомнил о бутылке. Сжал ее горлышко и попытался выжать из зеленого стекла несколько капель.

– Эх, пивка бы! – вздохнул Вася, поднимаясь в полный рост.

Встревоженный голубь вспорхнул с балки и, поднимая крыльями вековую пыль, пролетел между бомжами. Вася, охая, крякая, добрался до лесенки, подставленной к слуховому окну, вскарабкался, посмотрел на утренний город.

– Эх, Абеба, как только подумаю, сколько в этом городе

припасено пива, вина, водки, сразу мысли в голове начинают вертеться, как бы получить от этого количества хоть маленькую толику. Жить хочется, когда об этом думаю.

Вася, произнося прочувствованную речь, расстегнул штаны и принялся мочиться, стараясь попасть струей в оцинкованный дождевой желоб. Он проследил взглядом за тем, как жидкость стекла в водосточную трубу, и глубокомысленно изрек:

– Вот так и жизнь наша проходит, Абеба!

– Ты говоришь так каждое утро.

– Так с каждым утром и день жизни уходит. Абеба тем временем мочился в другое слуховое окно. Вася приютил эфиопа на чердаке аварийного дома в тот момент, когда эфиоп бежал от галичан. По своей природе Бася обладал скверным характером, он не хотел ни с кем делить свое убежище, но случай с Абебой был исключительным. Вася почувствовал себя кем-то вроде американского президента, подписывающего бумаги на предоставление политического убежища пострадавшему от тоталитарного режима зарубежному диссиденту, чудом вырвавшемуся из лап диктатуры. Еще Васино самолюбие грело то, что Абеба – бомж особый. Мало того, что иностранец, так еще вылитый Пушкин.

– Голубей сегодня половим?

– Жалко божьих птичек жрать, – вздохнул Абеба.

– Что ж сделаешь, если кушать хочется.

– Может, рыбы сегодня поймаем?

– Ага! А на что ты ее ловить станешь? Перловку-то мы всю уже сварили.

Растрепанные, заспанные, немытые бомжи спускались по старой, скрипучей, деревянной лестнице, которая в любой момент могла обвалиться. Абеба нес в руках потертый, старорежимный саквояж, в таком раньше акушеры носили инструменты. Улицу только-только позолотило утреннее солнце. Васе хотелось петь. Но он знал одно золотое правило: там, где живешь, не рисуйся, тебя не должно быть ни видно, ни слышно.

Когда Василий шел один, он просто был колоритным седым мужиком. А вот когда рядом с ним шел Абеба, как две капли воды похожий на Пушкина, то и Васька тут же приобретал литературную окраску. Седые волосы, борода, высокий лоб с залысинами в сочетании с типично русским лицом приводили на память графа Льва Николаевича Толстого в те годы, когда он на старости лет сам взялся пахать поле и тачать скверные сапоги.

Бомжи спустились к Москве-реке и уселись на гранитных ступеньках, уходящих в воду. В саквояже нашелся небольшой кусок хозяйственного мыла, украденный из вокзального туалета, старый, с растрескавшейся деревянной ручкой, до половины стершийся помазок и одноразовый станок для бритья, подобранный на помойке.

Абеба макнул помазок в реку и принялся тереть его о кусок мыла.

– Дураки те, кто кремами для бритья пользуются, – говорил при этом Эфиоп, – хозяйственное мыло – оно бактерии убивает, поэтому и одеколона после бритья не требуется.

– Да, – согласился Вася, – одеколон на спирту, лучше выпить.

Абеба смолчал, хотя не совсем это имел в виду. Эфиоп, заглядывая в осколок зеркала, принялся наносить пену на щеки и подбородок, старательно обходя черные, курчавые бакенбарды.

Василий в это время тем самым куском хозяйственного мыла тер грязные носки, разложив на гранитной ступеньке.