Смертельная лазурь

Кастнер Йорг

— Все верно. Но как оказались в могиле собачьи кости?

— Ничто не мешало похитителям замыслить коварную и жестокую шутку. — Катон постучал пальцем по лбу. — Ведь те, кто шныряет ночью по церквям и кладбищам, желая отрыть покойников, явно не в своем уме.

— Но как они могут использовать останки?

— В анатомических целях, — со вздохом ответил инспектор участкового суда. — Вскрытие и расчленение трупов в медицинских целях или якобы в медицинских целях становится повсеместным явлением. Врачи вскрывают трупы умерших, извлекают из

них органы и заспиртовывают их. А иногда используют их как диковинные безделушки. Что-то вроде картин на стенах.

— Не очень-то вы лестного мнения об анатомах.

— А как я могу относиться к тем, кто разглагольствует о чисто научных целях на благо человека, но при этом устраивает публичные демонстрации, к тому же за плату. А что вы скажете про врачей, использующих свои знания и умения для завоевания популярности и возможности занять тепленькое местечко где-нибудь в магистрате? Что, по-вашему, им милее — знания, желание поставить их на службу людям, исцелять их от недугов или же толщина кошелька?

— Уж не намекаете ли вы на доктора Николаса Тульпа?

Доктор Тульп сумел выбиться в члены муниципалитета, а затем и в бургомистры Амстердама. Я вспомнил, что Рембрандт даже запечатлел один из его анатомических сеансов на холсте.

— Это всего лишь один пример, хотя и выдающийся.

— То есть вы хотите сказать, что доктор Тульп строил свою карьеру не совсем честным путем?

— Этого я не утверждаю. Просто мне не по душе, когда мертвецов начинают использовать в угоду здравствующим. Вероятно, во мне говорит профессия, поскольку мне приходится иметь дело чаще с мертвецами.

Некоторое время я обдумывал сказанное Катоном. В особенности меня заинтересовал вопрос о консервации человеческих органов.

— Доктор Антон ван Зельден тоже светило в области создания препаратов из человеческих органов, — заметил я. — Вы, случаем, не знаете, использует ли он в своих целях и похищенных из могил покойников?

Подавшись вперед, инспектор нахмурил лоб:

— Значит, вы и до доктора ван Зельдена добрались. А почему, собственно?

— Он вхож в дом Рембрандта, он семейный доктор де Гаалей, и к тому же я видел его в заведении в обществе ван дер Мейлена. Этого, думаю, будет достаточно?

— Чтобы вменить ему что-нибудь в вину — нет.

— Вы упорно не желаете отвечать на мой вопрос, господин Катон.

— Ван дер Мейлен, ван Зельден, де Гааль. Вы, Зюйтхоф, все норовите потягаться с нашей городской знатью.

— Вы правы, проблемы мне ни к чему, но я настолько глубоко увяз во всем этом деле, что пути назад просто нет. И не только из-за себя, но и…

— Из-за Корнелии ван Рейн? Я прав?

— Верно. А вы, господин инспектор, тоже изо всех сил стараетесь не испортить отношения со столь влиятельными людьми, так?

— В целом да, если такое на самом деле возможно.

— И при этом готовы пойти на нарушение закона?

— Ни в коем случае.

— Тогда расскажите мне о ван Зельдене. Хотелось бы узнать о нем побольше.

—

Ладно. Вы ведь все равно не отстанете. Но пообещайте, что все останется между нами.

— Само собой разумеется.

— На самом деле ван Зельден уже давно среди наших подозреваемых. Полагают, что на него работает одна банда, промышляющая разрытием могил. Но до сих пор никаких доказательств у нас не было.

— Ну, раз вы уже заговорили об этом, досказывайте до конца. Не такой я круглый дурак, чтобы не разобраться, что к чему. В том числе есть еще и ваше особое отношение ко мне, господин Катон. В какую бы переделку я ни попал, вы всегда в нужный момент приходите мне на помощь. Разве такое может быть случайностью? Вряд ли. Так что уж поведайте мне, чем я обязан таким вниманием к своей персоне!

Инспектор Катон улыбнулся:

— Вы друг Осселя Юкена и ученик Рембрандта.

— Ныне я уже не его ученик, старик вновь решил со мной расстаться.

— Но из своего дома не выгнал.

— Нет, не выгнал. Но что с того?

Поднявшись, Катон взял лежавшую на столе шляпу.

— Вы не проголодались, Зюйтхоф? Ладно, приглашаю вас позавтракать. А по пути кое-что вам покажу.

В коридоре нам попался Деккерт, с которым Катон обменялся парой фраз — шепотом, так, чтобы я не услышал.

Пройдя через уже оживленный Дамрак, мы прибыли к отдельно стоящему зданию, довольно вычурному и увенчанному столь же вычурной башенкой. В этой части города было тихо по сравнению с Дамраком или рыбным рынком, но к полудню и здесь будет полным-полно народу. Тогда улица заполнится разодетыми купцами, спешащими войти сюда, а к двум часам дня, то есть к моменту закрытия, та же публика начнет покидать здание, либо весело смеясь, либо мрачнее тучи, в зависимости от исхода визита.

— Вы знаете, где мы сейчас находимся?

— Шутите? Кто же из жителей Амстердама не знает Купеческой биржи. Не один здесь разбогател или же, напротив, разорился.

Меланхоличная улыбка промелькнула на лице инспектора участкового суда.

— Все верно, Зюйтхоф, вы попали в точку, как говорится. На самом деле здесь многие разорились на торговле тем, чего они и в глаза не видели, да и видеть не помышляли.

— Ну, таковы правила большой торговли. Одним все, другим ничего, разве что убытки.

— Для честной торговли эти правила не самые лучшие, надо сказать. От души надеюсь, что биржевые бесчинства не надолго.

— Чего это вы так невзлюбили биржу?

— Вот сядем с вами завтракать, я и объясню.

Катон потащил меня в какую-то харчевню неподалеку от рыбного рынка, где мы уселись за стоявший в отдаленном углу стол. После того как нам подали хлеб, масло, сельдь крепкого посола и по кружке дельфтского пива, Катон заговорил:

— Помните нашу знаменитую «тюльпанную лихорадку», Зюйтхоф? Разумеется, вы знаете о ней лишь понаслышке, поскольку мы с вами слишком молоды, чтобы помнить, опираясь на собственный опыт. Но слышать-то наверняка слышали.