Смертельно опасны (сборник)
Шрифт:
Мать боялась. И отец тоже.
Сенни знала это, потому что они перестали кричать друг на друга.
Мать прижимала ее к себе, сидя в углу их домика. Отец стоял с топориком, выглядывая в окно. Мать держала Сенни, отец – топорик, и оба боялись.
Только Сенни не боялась. У нее был подаренный отцом ножик, и она не собиралась бояться, хотя отец сам боялся.
Не отдать ли ножик ему? Вдруг поможет? Но отец подал голос, и Сенни раздумала.
– Выйду
– Что ты? Зачем?
– Может, этой твари и нет поблизости. Мы не видали ее, когда нашли…
– Нет! Не вздумай! Идну уже забрали, теперь и нас заберут. Оставайся здесь, с нами.
– Я должен защищать вас. Так жить нельзя. Нельзя, чтобы зверь прогнал нас отсюда. Мы не должны…
«Бояться, – договорила про себя Сенни. – Должны быть храбрыми».
– Я выйду, – повторил отец. – Ненадолго. Сидите тут, я скоро.
Сенни кивнула. Она крепко держала свой ножик, а мать держала ее – так крепко, что даже больно. Ладно, пусть – у матери ведь нет ножика.
Отец отворил дверь. Там пели птицы. Солнце, опускаясь за деревья, сделалось рыжим. Ручей журчал, спрашивая, куда делась девочка, умеющая с ним говорить. Отец с топориком в руке сделал два шага и огляделся.
Птицы пели, солнце светило, ручей журчал.
И только отец был мертв.
Сенни знала, что он умер. Одна стрела пригвоздила его к двери дома, другая пронзила руку, и он уронил топорик. Мать закричала, и он закричал. Его кровь пролилась на дверь. Сенни еще крепче сжала свой ножик.
В дом вошел зверь – женщина. Длинные нечесаные волосы, грязная одежда, огромные уши, большие зубы и шрам на шее. Большим блестящим ножом она перерезала отцу горло, и кровь залила ее всю.
Птицы пели все так же, хотя отец умер.
Птицы пели, женщина рыдала, она смотрела на зверя.
У них было много имен: захватчики, люди, обезьяны, коу-ру. Рокада первый стал называть их зверями, чтобы было страшнее. А племя кивало и соглашалось с тем, что существа, грозящие захватить земли шиктов, – обыкновенные звери.
Она уже убила одну и повесила ее на дереве, чтобы предостеречь двух других, – хотя и тогда уже чувствовала, что их тоже придется убить. Как многих убитых ранее.
Она убивала их еще до того, как Рокада дал им новое имя. Это были враги, она истребляла их, как чуму. Шикты потому и шикты, что убивают. Этих она убьет, чтобы помешать девочке. Это девочке сейчас следовало обагрить руки кровью, а не Калиндрис. И вернуться к племени с окровавленными руками, чтобы племя признало ее и отец мог гордиться своей наследницей.
Посвящение девочки в шикты. Гордость Рокады. Отменяя первое, Калиндрис разрушала второе.
Девочка, человеческое
Быстро и чисто.
Как только этот ребенок перестанет смотреть на нее.
– Ты ведь знаешь почему? – тяжело выговорила Калиндрис.
Человеческое дитя не ответило. Мать обнимала ее, удерживая на месте.
– Знаешь, почему я должна вас убить?
Дитя молчало. Калиндрис хотела сама сказать, но слова не пришли.
– Твой нож слишком мал. – Она подняла свой, широкий и красный. – Ты и обращаться-то с ним не умеешь. Брось его.
Дитя не бросило. Калиндрис хотела обойти девочку, но та снова загородила собой мать, грозя ножом охотнице. Как будто впрямь умела с ним обращаться. Как будто и не боялась.
Калиндрис нерешительно оглянулась через плечо, словно ожидая увидеть там другое дитя, свое.
– Тебе не нужно умирать, – сказала она, не глядя на человеческое дитя. – Твой отец и твоя мать – одно, ты – другое. Беги.
Она взглянула на девочку с ножом.
– Беги же.
Девочка не тронулась с места.
– Что же ты?
– Не могу, – полным ужаса голосом ответила девочка.
– Почему?
– Она моя мать.
Шорох страниц книги, упавшей с полки. Вздох золы в очаге, где давно не разводили огонь. Плач матери. Птичье пение. Кровь из раны в горле, капля за каплей.
Тихие, без всякого смысла, звуки.
Прошуршала кожа – Калиндрис убрала клинок в ножны. Простучали по полу сапоги – Калиндрис вышла из хижины. Человеческое дитя заплакало, упав на пол.
Калиндрис слышала ее, идя к лесу.
И свое дитя тоже.
Бег реки. Шелест ветра в листве. Волка, воющего вдали.
Птичье пение.
Как она ни старалась, как ни водила ушами, чтобы услышать нечто осмысленное, ей слышалось только это. То, что способна слышать любая безмозглая тварь.
Вой не приходил к ней.
– Где ты была?
Девочка. Беспокоится.
Калиндрис вышла на поляну с луком за спиной. Девочка, сидя на пятках, смотрела на нее снизу.
– Ты помылась, – заметила девочка, глядя на ее чистые руки. – Когда? Что ты делала?
Калиндрис, не глядя на нее, села рядом, свесила ноги над ручейком. Он почти высох и не журчал уже, только шептал. Справа виднелись грязные маленькие сапожки, забрызганные кровью оленя.
Всего-то несколько капель, а глаз сразу их замечает.