Смертельные враги
Шрифт:
– Если она там, я сделаю все, что в моих силах, и, может быть, мне посчастливится больше, чем в прошлый раз.
_ Ты – добрый родственник, Христофор, – сказал Красная борода, и лицо его засияло.
После чего он проговорил с выражением дикой, неистовой страсти:
– Если тебе это удастся, если ты доставишь мне эту девушку, проси у меня все, что захочешь!..
– Уж я не забуду это обещание, будь спокоен, – еле слышно буркнул Центурион. А вслух сказал:
– Я стану действовать так, чтобы удовлетворить одновременно и вашу ненависть, и вашу
С этими словами он скрылся.
Глава 19
УЖИН
Центурион поспешил выйти из дворца. Доблестный дон Христофор ликовал. Ласково поглаживая скрытый под лохмотьями незаполненный лист, только что вырванный им у простодушного великана, он то и дело повторял, словно желая убедить себя самого в том, что еще совсем недавно казалось ему немыслимым:
– Богач! Я богач!.. Наконец-то! Теперь я смогу расправить крылья и показать, на что я способен!
Когда он переходил Дворцовую площадь, предаваясь своим волшебным мечтам (что, однако, не мешало ему настороженно оглядываться), перед ним, внезапно выскользнув из-за колонны, возникла тень. Центурион остановился и спросил чуть слышно:
– Ну? Что он?
– На него напали четверо дворян почти у дверей трактира. Он обратил всех их в бегство.
– В одиночку? – спросил Центурион с недоверчивым видом.
– К нему подоспела помощь.
– Кто?
– Эль Тореро.
– А сейчас?
– Он только что сел за стол вместе с Эль Тореро и каким-то верзилой, которого он называет Сервантес.
– Отлично! Я его знаю.
– Они будут там обжираться не меньше часа.
– Все идет прекрасно. Возвращайся на свой пост, и если появится что-то новое, предупреди меня – я буду в доме у кипарисов.
Тень немедленно исчезла.
Центурион, потирая руки в безумном ликовании, продолжал свой путь в ночи и вскоре вышел на берег реки.
В нескольких десятках туазов от Гвадалквивира, в пустынном месте скрывался одиноко стоящий дом довольно красивого вида, окруженный небольшой рощицей из пальмовых, апельсиновых и лимонных деревьев и благоухающим цветником. Эта первая линия цветов и зелени была опоясана двумя рядами гигантских кипарисов; они вздымали ввысь свои мрачные, непроницаемые кроны словно плотную завесу, предназначенную стать преградой для нескромного любопытства редких прохожих, забредших в этот укромный уголок. Кипарисы же были окружены довольно высокой стеной, ограждавшей таинственное жилище и оберегавшей его от всякого непрошеного вторжения.
Центурион направился прямо к калитке, видневшейся в стене с противоположной от реки стороны. На его условный стук калитка немедленно отворилась. Он прошел по саду как человек, который знает дорогу, обогнул дом, и, взойдя по ступенькам монументального крыльца, оказался в просторном и роскошном вестибюле. Четверо лакеев, одетых в неяркие ливреи со строгой отделкой, казалось стояли здесь на часах, ожидая бакалавра-головореза, ибо, не проронив ни слова, один из них приподнял тяжелую бархатную портьеру и провел Христофора
По-видимому, Центурион попадал в этот кабинет не впервые – едва бросив рассеянный, привычный взор на окружающее его богатство, он остался стоять посреди комнаты, погруженный, судя по улыбке, которая мелькала на его тонких губах, в весьма приятные мысли.
Внезапно из-за прекрасной парчовой портьеры, приподнятой невидимой рукой, возникло белое видение; медленной, величественной поступью оно направилось к нему.
Это была Фауста.
Центурион согнулся в поклоне, чрезвычайно похожем на коленопреклонение, а затем, наполовину выпрямившись, стал почтительно дожидаться разрешения заговорить.
– Говорите, мэтр Центурион, – произнесла Фауста своим мелодичным голосом, словно не замечая странного костюма дона Христофора.
– Сударыня, – сказал Центурион, по-прежнему согбенный, – я получил подписанный лист.
– Давайте его сюда, – проговорила Фауста, не выказывая ни малейшего волнения.
Центурион протянул ей пергамент, доверенный ему Красной бородой.
Фауста взяла его, внимательно осмотрела и долго сидела, задумавшись. Наконец она сложила пергамент, спрятала его у себя на груди и все с той же невозмутимостью медленной поступью подошла к столу; сев, она написала на другом пергаменте несколько строчек своим тонким почерком, а потом протянула его дону Христофору со словами:
– Когда вы пожелаете, то придете в мой городской дом и, предъявив эту записку, получите у моего управляющего обещанные двадцать тысяч ливров.
Центурион схватил пергамент дрожащей рукой и тут же пробежал его взглядом.
– Сударыня, – сказал он вибрирующим от волнения голосом, – тут, по-видимому, ошибка...
– То есть как? Разве я не обещала вам двадцать тысяч ливров? – спросила Фауста очень спокойно.
– Вот именно, сударыня... а вы вручили мне чек на тридцать тысяч ливров!
– Лишние десять тысяч полагаются вам в качестве вознаграждения за быстроту, с какой вы выполнили мои приказания.
Центурион согнулся еще ниже.
– Сударыня, – совершенно искренне произнес он, – вы щедры, как истинная монархиня.
Мимолетная презрительная улыбка скривила губы Фаусты.
– Ступайте, мэтр, – сказала она коротко беспрекословно-властным тоном.
Центурион не шелохнулся.
– В чем дело? – произнесла Фауста, никак не выдавая своего нетерпения. – Говорите, мэтр Центурион.
– Сударыня, – ответил Центурион с явной радостью, – я имею удовольствие сообщить вам, что господин де Пардальян – в моих руках.
Все это время Фауста сидела за столом. Услышав эти слова, она медленно поднялась; ее горящий взор был устремлен на наемного убийцу, почти павшего ниц; она повторила, словно не в силах поверить своим ушам:
– Вы сказали, что Пардальян в ваших руках!.. Вы?..
Невозможно передать то недоверие и то августейшее величие, что слышались в тоне, каким были произнесены эти слова.