Смертельный ход
Шрифт:
– Считаю за честь. Я вас уважаю. Будьте осторожны. Здесь присутствует какое-то зло: этот трагический случай с Хокинсом… Я рад, что теперь за безопасность у нас отвечает настоящий мужчина.
– Настоящий мужчина?
– Да. Мне не хотелось бы говорить плохо об умершем, но Маккарти был всего лишь… ну, клерком. А для этой работы нужен мужчина. Доброй ночи. Мы должны ближайшее время сыграть с вами.
– Сыграем.
Но они так и не встретились со Сторсом до того самого момента, когда Римо одним ходом одержал победу за шахматной доской, имея лишь короля и ферзя против ферзя, короля, двух коней, ладьи и слона. Это
Глава семнадцатая
Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтмана, сидел в одном из мягких кресел конференц-зала Брюстер-Форума и смотрел еженедельную программу самодеятельности. Программа каждый раз менялась. На прошлой неделе отец Бойль демонстрировал умение играть на гитаре; на позапрошлой – профессор Ферранте читал элегии собственного сочинения. Представления эти никто не называл самодеятельностью, и сперва даже пытались продавать входные билеты. В первый раз продали восемь штук, через неделю – шесть, а потом от этой затеи пришлось отказаться.
Среди присутствующих, как он заметил, не было ни нового сотрудника охраны, ни доктора Деборы Хиршблум. Да, это ухе кое-что. Нечто, без сомнения, более интересное, чем волшебство доктора Джеймса Рэтчетта и сеанс проводимого им гипноза.
Он был всерьез озабочен. Мотоциклисты – это одно дело. Но как ему удалось остаться в живых после падения с самолета и при этом прикончить Хокинса? Поскорее бы завершить задание и покинуть это злополучное место.
Голос Рэтчетта вновь привлек его внимание к происходящему на сцене. Доктор Шултер сидел в кресле посередине. Перед ним застыла жирная фигура Рэтчетта. Чтобы загипнотизировать Шултера, потребовалось шесть минут; в зале чувствовалась скука, слышались покашливание и зевки, люди ерзали в креслах и не уходили лишь из вежливости.
– Черные манящие озера светящихся ночей и глубочайшие из глубочайших тоннелей. Вы опускаетесь вниз в темноту и мрак, вас охватывает глубокий сон, – тихо мурлыкал Рэтчетт.
Кто-то в зале закашлялся, вызвав тем самым грозный взгляд Рэтчетта, тут же возобновившего свое бормотание. Странно, что химик-теоретик пытался развлечь видных психиатров и психологов гипнозом. Да еще на таком любительском уровне.
Опасности, подстерегающие ныне агента, стали другими. Одна из них – смерть от скуки. Он услышал голос Рэтчетта, призывающий Шултера вернуться в ужасные времена. А что такое ужасные времена? Посмотрим. Капитуляция – плохо, русская оккупация, – еще хуже. Когда у дрожащих мужчин кусачками откусывали яички – это плохо? Вовсе нет, особенно, когда перед тобой стоит профессор-еврей. Тот самый профессор, который пытался добиться его исключения из медицинской школы в Гамбурге, обвинив в каких-то там садистских наклонностях. Что плохого в садизме, в самом деле? Если, конечно, не рассматривать его с точки зрения слюнявой еврейской сентиментальности или сквозь розовые очки иудаисткого ублюдка – христианской этики. Садизм – это хорошо. Он служит для разрядки естественной враждебности, и даже обретает собственное значение и прелесть. Партия нацистов это понимала.
Нацистская партия. Единственная здоровая, честная сила в истории. Как только волосатые хилые юнцы осмеливаются называть американское правительство фашистами и нацистами! Как они смеют?! Американское правительство – ханжа на ханже –
Шултер был поглощен гипнотическим поиском ужасов в своем прошлом. Неожиданно он вскочил на ноги и запрыгал по сцене: прыг-скок, прыг-скок. На пол полетел пиджак, потом рубашка и майка. Он расстегнул молнию на брюках и спустил их. Опустился на костлявые колени. Белые огни сцены сияли, отражаясь от его потной спины.
– Плеть! – закричал он. – Женщина с плетью! Плеть! Плеть!
Рэтчетт тоже тяжело задышал.
– Плеть! – присоединился он к крику Шултера. – Плеть! – пухлые губы издавали сосущие звуки.
Никто не мог объяснить, что произошло потом. Никто не мог точно вспомнить. Все, что на следующее утро выяснил новый ответственный за безопасность, сводилось к следующему:
1) Сеанс гипноза вызвал нечто, о чем не стоит говорить, и что не касается Римо Пелхэма.
2) Доктору Нильсу Брюстеру удалось вывести обоих из транса. Он выскочил на сцену и стал подражать голосу Рэтчетта.
3) Всех этот эпизод неприятно поразил, и, в самом деле, перестаньте беспокоить людей.
Но гораздо больше их поразит ужасающая цена, которую доктору Рэтчетту придется заплатить за свое успешное выступление.
Глава восемнадцатая
За разговор с доктором Хиршблум его выкинули из самолета, но, чтобы увидеть ее снова, Римо готов был пойти на большее. Даже на разговор с Нильсом Брюстером.
Брюстер встретил его отчужденно, словно это Римо был повинен в трагическом случае, произошедшем с инструктором по парашютному спорту.
– Нет, – сказал Брюстер сквозь забинтованный нос. – Такой просьбы от доктора Хиршблум не поступало. А почему она вас так волнует?
– В вашем голосе слышатся довольные нотки. Почему?
– Перестаньте отвечать вопросом на вопрос. Меня предупредили, что это ваш стиль беседы.
– Четверо из пяти руководителей проектов захотели поговорить со мной. Пятая не хочет. Почему?
– Это ваш ответ на мой вопрос? – спросил Брюстер.
– Да, – ответил Римо.
– Я уже говорил: вы никогда не поймете, что у нас происходит.
– В общем, я собираюсь повидать ее.
– Я не даю вам разрешения.
– Как мне его получить?
– Вы его не получите.
– А вы знаете, что если я щелкну вас пальцем по носу, – сказал Римо, поднося указательный палец к бинтам, – это будет очень больно?
– И вы вылетите отсюда на заднице, прежде чем боль утихнет!
– А что, если вам на нос ночью неизвестно откуда свалится кирпич?
– Вы вылетите отсюда прежде, чем кирпич коснется земли.
– А что, если я научу вас делать то, что я сделал с этими мотобандитами?
– Мне скоро шестьдесят, сынок.
– Я научу вас, как справиться по меньшей мере с двоими.
– С молодыми людьми?
– С молодыми людьми.
Доктор Нильс Брюстер набрал номер и сказал в трубку:
– Дебора, мне кажется, вам стоит снять данные с Римо Пелхэма, нашего служащего охраны. Другие это сделали и … Да, конечно. Конечно, я понимаю.