Смертельный номер (рассказы)
Шрифт:
Милдред вспомнила, как спрашивала у Джоанны, не запереть ли ей на ночь дверь, и чуть не рассмеялась. А ведь многие женщины запираются даже когда им не грозит вторжение непрошеного гостя, какого-нибудь призрака или грабителя, какого-нибудь мародера, насильника, да мало ли кого…
Она тоже заперлась; но избавиться от шума, шедшего из соседней комнаты, не удалось. Определить, что это за звук было сложно — нечто среднее между храпом, бульканьем, хрюканьем и хрипом. Она знала, мужчины любят покряхтеть, покашлять, прочистить горло и еще похвастаться какими-то своими хворями — чего женщина никогда не сделает. Она всегда считала храп куда более веским основанием для развода, чем даже супружеская
Какая нелепость, что она вынуждена защищаться от того, кто сам должен служить ей защитой!
К счастью, Милдред взяла с собой «затычки» (страдая бессонницей, она боялась любого шума, будь то случайный резкий или занудно-долгий); Она воткнула их в уши. Но шум из-за двери от этого тише не стал; и вдруг, на полпути от туалетного столика к кровати, Милдред подумала: «А что если он болен?» Того, кто призван нас защищать, мы всегда воспринимаем как существо неуязвимое, в особенности перед болезнями; но с какой стати? Он мог схватить грипп, бронхит или даже пневмонию. Наверное, Джоанна специально поместила их рядом, в этом заброшенном крыле дома, чтобы они позаботились друг о друге!
Вторгаться в чужую спальню, конечно, неприлично, однако Милдред решила, что обязана все выяснить. Добропорядочность была ее второй натурой. Чрезмерная совестливость вкупе с комплексом вины и стали причиной многих ее фобий.
Она надела халат и опять вышла в коридор, снова погруженный во мрак, но Милдред уже хорошо запомнила, где выключатель.
А что она скажет графу? Как объяснит свое появление? «Простите за вторжение, граф, но я услышала шум и подумала, может, вам нездоровится? Прошу меня извинить, надеюсь, я вас не разбудила?». (Это будет совершеннейшим лукавством, ибо единственное средство от надоедливого храпа — как раз разбудить храпуна.) «Ой, с вами все в порядке? Я могу вам чем-нибудь помочь? Ну, слава богу. Спокойной ночи, граф Олмюц, спокойной ночи».
Она повторяла эти фразы, и несколько иные, но с тем же смыслом, стоя под яркой голой лампочкой; потом вся напряглась, как человек, готовящийся совершить нечто неприятное, в общем, «собралась с духом». А затем — протянула руку, чтобы распахнуть приоткрытую дверь настежь; но та оказалась закрытой, и даже запертой. Милдред все сильнее дергала ручку (так иногда рвутся в туалет), но дверь не подавалась.
Она могла бы поклясться: когда она шла через коридор в последний раз, дверь была открыта, и широко; впрочем, сколько уже раз она там сегодня проходила! От усталости и страха в голове все перемешалось; мало того что Милдред не помнила, что было, она никак не могла сообразить, что делать дальше — и вообще, как теперь быть. Между тем тяжелый, нездоровый хрип, то нараставший, то стихавший (будто организм страдальца сражался сам с собой), доносился из-за запертой двери отчетливее прежнего.
Вернувшись к себе, Милдред попыталась осмыслить ситуацию. Как поступить? Даже если у него бронхит, ей-то какое дело? И почему обязательно бронхит? Многие люди, мужчины уж во всяком случае, стоит им лечь в постель, начинают сопеть и пыхтеть. Это характерно для определенного возраста — может, этот граф Олмюц не слишком молод? У нее в комнате был звонок — точнее сказать, даже два, — совсем рядом с кроватью, на одном было написано: «Наверх», на другом — «Вниз». Звонить надо «наверх»: прислуга, скорее всего, «наверху», а не «внизу». Вот только ответит ли кто на ее звонок? Ведь уже час ночи. А если вдруг и явится разбуженная ею горничная — предположим, в доме имеется и горничная, — что она ей скажет? «Джентльмен в соседней комнате очень громко храпит. Нельзя ли что-нибудь предпринять?»
Глупость какая.
«Ладно.
Милдред легла в постель, но бессонница, неутомимый цербер, была начеку и спать не дала. Ослиный рев в соседней комнате как будто стал стихать, но неожиданно сменился чем-то новым — смесью бульканья, клекота и астматического хрипа. Милдред тут же выскочила из-под одеяла.
И вдруг она увидела — как же она могла о ней забыть! — внутреннюю дверь, ту, что разделяла две спальни — ее и графа Олмюца.
Милдред зажгла ночник. У нее был с собой электрический фонарик — его она тоже включила. «Больше света», как сказал однажды Гете. Ключ в замке повернулся, но что если дверь заперта и с той стороны? Нет, не заперта; при всей своей подозрительной тяге к таинственности, граф Олмюц забыл запереться.
«Не напугать бы его», — подумала Милдред, крепко сжимая фонарик в маленькой ладони; поэтому она действовала очень осторожно и не сразу, а постепенно, по частям, разглядела то, что, как ей потом казалось, явственно видела: руку, безвольно свисающую с кровати на пол, голову, повернутую к стене, и знакомую тень позади нее — только у этой тени зияющий провал был между носом и шеей — и гораздо шире, чем рыбья пасть, являвшаяся ей до этого.
Звуков никаких не было. Стояла абсолютная тишина, пока она не нарушила ее своим криком. Ибо эта голова — почти, можно сказать, отделенная от тела — не была головой неведомого графа Олмюца; то была голова мужчины, с которым она когда-то была хорошо знакома, и Джоанна тоже хорошо его знала. О нем рассказывали всякие истории, некоторые из них Милдред слышала, но очень давно, а не виделись они целую вечность… до… этого момента.
А он ли это? Может, ей померещилось, уговаривала себя Милдред, трясущимися руками торопливо укладывая чемодан. Это искаженное лицо, эта зияющая рана — ну почему же непременно должен быть какой-то ее знакомый? Узнать человека порой непросто; откинутая назад голова, вниз бежит какая-то черная струйка… А если вдруг и впрямь дойдет до опознания? Сможет ли она твердо заявить, что это тот самый человек?
Нет, не сможет. Однако вернуться она не осмеливалась, чтобы окончательно решить, он или не он.
В ногах кровати стоял стол, Милдред схватила с него листок писчей бумаги.
«Дорогая, я вынуждена уехать. Внезапное недомогание — наверное, грипп. Боюсь тебя заразить, тем более что через неделю тебе нужно ехать за границу. Я у тебя чудесно погостила. — И немного поколебавшись, добавила: — Извинись за меня перед графом Олмюцем».
Подобно многим женщинам, она путешествовала налегке, а потому собралась быстро; потом огляделась, не забыла ли чего. «Господи, да я же в пижаме!» Обнаружив это, Милдред истерически захохотала. Стянув пижаму, она облачилась в дорожный костюм и посмотрелась в зеркало — подходящий ли у нее вид для столь раннего и столь длительного путешествия?
Сойдет, пожалуй; но не забыла ли она чего? Фонарь, фонарь! Должно быть, обронила в момент бегства из комнаты «графа», а ведь без него дорогу в темном коридоре не найти, а потом еще холл, передняя, да дальше по дорожке (направо, потом налево? или налево, потом направо?) к гаражу и стоянке.
Без фонаря, хоть он и слабенько светит, ей никак нельзя предпринимать столь сложные маневры, а фонарь, скорее всего, остался в глубине комнаты.
Милдред то хваталась за чемодан, то ставила его на пол, не зная, как поступить. Так продолжалось до тех пор, пока у краев занавесок не проступили белые полоски, точно рамка картины, — это занимался рассвет.