Смертельный танец
Шрифт:
– Куда ведет эта дверь?
– В ванную. – Жан-Клод закрыл входную дверь, прошел мимо меня и сел на край кровати. Стульев не было.
– Ванная? В прошлый раз ее не было, – сказала я.
– Не в том виде, что сейчас, но она здесь была.
Он прилег, опираясь на локти. Ткань рубашки натянулась, показав столько голой кожи, сколько могла. Из-за нижнего края выреза выглядывала линия темных волос.
В комнате становилось теплее. Я расстегнула пряжки бронежилета и стянула его через голову.
– Куда мне это положить?
– Куда вам угодно, – сказал Жан-Клод.
Я обошла кровать с другой стороны, подальше от него, и положила бронежилет на атласные простыни.
Жан-Клод лежал на спине, черные волосы обрамляли совершенное в своей бледности лицо. Да, теплее, точно становится теплее.
– Вы не возражаете, если я умоюсь?
– Все, что у меня есть, – ваше, ma petite. Вам пора бы уже это знать.
Я попятилась к двери и открыла ее с некоторым облегчением, закрыла ее за собой, а когда посмотрела вокруг, сказала про себя “вау!”.
Ванная была узкая, длинная, в конце – двойной умывальник и зеркала, окруженные газосветной изогнутой трубкой. Умывальники – черного мрамора с белыми прожилками, каждый кран, каждая грань металла сияет серебром. Пол покрыт черным ковром. Полустена серебра и зеркальных панелей скрывала сиденье на фоне черной стены. И еще была ванна. Три мраморные ступени вели к черной ванне, достаточно просторной для четверых. Кран изображал серебряного лебедя с распростертыми крыльями. Душ тут принять было нельзя, а это я как раз больше всего люблю, а лебедь был великоват, но все остальное было прекрасно.
Я села на прохладный мраморный край. Было почти пять часов утра, глаза жгло от недосыпания. Прилив адреналина от близко пролетевшей смерти уже прошел. Чего мне сейчас надо было – это чтобы меня утешили, приголубили; да, секс сюда как-то включался, но не с высшим приоритетом. Наверное, и Жан-Клод, и Ричард сказали бы, что для меня это вообще не высший приоритет, но это их трудности. Ладно, наши трудности.
Если бы в соседней комнате на кровати лежал Ричард, я бы сегодня влезла к нему под одеяло. Но это не был Ричард, а когда Ричард приедет, мы будем с ним спать в кровати Жан-Клода. Как-то чертовски неудобно впервые заниматься сексом в кровати своего другого кавалера. Но тут не только мальчики страдали от сексуального напряжения – меня тоже затягивало.
Прав ли был Ричард? Только ли нечеловеческая природа любовника удерживала меня от того, чтобы лечь в постель с Жан-Клодом? Нет. По крайней мере мне хотелось так думать. А с Ричардом? Увы, но ответ – да.
Я умылась и не смогла удержаться от взгляда на себя в зеркало. Макияж чуть поблек, но подведенные ресницы все еще сильно выделяли мои большие и темные глаза. Тени почти сошли, помады уже и следа не осталось. В сумочке у меня лежал тюбик помады, и хоть ее-то я могла бы подновить. Да, но это значило бы признать, будто мне не безразлично, как я выгляжу перед Жан-Клодом. А мне действительно небезразлично, и это больше всего пугает. Я не стала мазать губы и вышла в спальню как была, и пусть думает, что хочет.
Он оперся на локоть, глядя на меня, выходящую из дверей.
– Ma petite,
Я покачала головой:
– Хорошенькая – еще готова согласиться, но красивая – нет.
Он склонил голову набок, пустив волосы волной на плечо.
– И кто же вам сказал, что вы не красивы?
Я прислонилась к двери.
– Когда я была маленькой, мой отец часто подходил к матери сзади, обнимал за талию, зарывался лицом в ее волосы и спрашивал: “Как сегодня себя чувствует самая красивая женщина в мире?” Это он говорил не реже раза в день. Она смеялась и просила его не говорить глупости, но я была с ним согласна. Для меня она была самой красивой женщиной в мире.
– Она была вашей матерью, а девочки всегда очень высокого мнения о матерях.
– Может быть, но через два года после ее смерти папа снова женился. Женился на Джудит, а она была светловолосая, синеглазая и совсем не похожа на мою мать. Если он действительно считал, что мама была самая красивая женщина в мире, зачем он женился на какой-то нордической снежной принцессе? Почему не выбрал женщину маленькую и смуглую, как моя мать?
– Этого я не знаю, ma petite, – сказал Жан-Клод вполголоса.
– У Джудит была дочь на два года моложе меня. Потом у них родился Джош, и он был блондинистый и синеглазый, как все они. Я на семейных фотографиях – как темное пятно, попавшее по ошибке.
– У вас почти такая же белая кожа, как у меня, ma petite.
– Но волосы и глаза у меня мамины. Волосы не просто темные, они черные. Одна женщина даже спросила у Джудит прямо при мне, не приемыш ли я. Джудит ответила – нет, дочка мужа от первого брака.
Жан-Клод соскользнул с кровати, пошел ко мне, и мне пришлось опустить глаза к полу. Очень хотелось, чтобы меня обняли, утешили. Будь это Ричард, я бы пошла к нему. Но это не был Ричард.
Жан-Клод взял меня за щеку и поднял мое лицо к себе, заставляя глядеть.
– Я прожил более трехсот лет. За это время понятие о красоте менялось много раз. Полногрудые, сухощавые, высокие, низенькие, стройные, круглые – все это в свое время считалось, вершиной красоты. Но за все эти триста лет, ma petite, я никогда никого так не желал, как желаю вас.
Он наклонился ко мне, и я не отодвинулась. Его губы коснулись моих в осторожном поцелуе.
Он шагнул ко мне, и наши тела сдвинулись, и я остановила его, положив ему руку на грудь, но коснулась его обнаженной кожи. Пальцы скользнули по гладкости крестообразного шрама. Я тут же сдвинула руку – и под ней забилось его сердце. Немногим лучше.
Его дыхание щекотало мне шею, когда он шепнул:
– Скажите “нет”, ma petite, и я остановлюсь.
Горло перехватило так, что лишь с третьей попытки я смогла выговорить:
– Нет.
Жан-Клод шагнул назад, лег на спину, как лежал раньше, опираясь на локти, ноги ниже колен свисали с кровати. Он глядел на меня – очевидно, подначивал подойти к нему. Я так думаю.
Не такая я дура. В какой-то темной глубине души жило искушение. У вожделения логики меньше, чем у любви, – иногда, но с ним легче бороться.